Ян Криштоф Залуский – главный герой. Калека, у которого от рождения нет рук; у него большая голова, бледное лицо “с подвижными острыми чертами и большими, проницательными бегающими глазами”. “Туловище было совсем маленькое, плечи узкие, груди и живота не было видно из-под широкой, с сильной проседью бороды”. Ноги “длинные и тонкие”, с их помощью “феномен”, как его называет сопровождающий, “долгоусый” субъект, снимает с головы картуз, расчесывает гребенкой бороду, крестится и, наконец, пишет на белом листке “ровную красивую строчку”: “Человек создан для счастья, как птица для полета”. Эта фраза действительно стала, как ее и называет Залуский, афоризмом, причем особенно расхожим в советское время. Но это, подчеркивал Залуский, не только афоризм, но и “парадокс”. “Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него”, – говорит он позднее. Короленко, не раз показывавший болезни и человеческие увечья (вплоть до повести “Без языка”, где положение человека в чужой стране придает понятию немоты философское звучание), подчеркивает парадокс Залуского не только для более острого изображения взаимоотношений между людьми (растерянное высокомерие доктора Дударова и достоинство Залуского) и не из педагогических целей, но ради утверждения центральной идеи всего своего творчества: “Жизнь… кажется мне проявлением общего великого закона, главные основные черты которого – добро и счастье. Общий закон жизни есть стремление к счастию и все более широкое его осуществление”. Именно врожденное несчастье Залуского помогло ему выразить эту свою заветную мысль с особой убедительностью.
(No Ratings Yet)
Краткое содержание “Парадокса” В. Г. Короленко
Другие сочинения по теме:
- В. Г. Короленко Владимир Галактионович Короленко родился в 1853 году на Украине в семье судебного чиновника. Родители его высоко чтили...
- В Волынской губернии, неподалеку от города Хлебно, над извилистой речкой стоит поселок Лозищи. Все его жители носят фамилию Лозинские с...
- Имя Владимира Галактионовнча Короленко уже при его жизни стало символом “совести эпохи”. Вот что писал о нем И. А. Бунин:...
- На Юго-Западе Украины, в семье богатых деревенских помещиков Попельских, рождается слепой мальчик. Вначале никто не замечает его слепоты, лишь мать...
- Детство героя проходило в маленьком городе Княжье-Вено Юго-Западного края. Вася – так звали мальчика – был сыном городского судьи. Ребенок...
- “Моя мать умерла, когда мне было шесть лет” – так герой повести мальчик Вася начинает рассказ. Его отец-судья горевал по...
- Макар – главный герой, крестьянин. Сам автор отнес свое произведение к “святочным рассказам”. Написанный в якутской ссылке (зима 1883-го), рассказ...
- В спальне мальчиков просыпается Вася по прозвищу Голован. Послушав дождь и понаблюдав за таинственными ночными фигурами, он подходит к свечке...
- Рожденный в мучениях человек своим первым криком приносит в этот мир счастье: счастливы мама и отец, счастливы те, кто стал...
- С большой чуткостью и заботой Короленко относился к детям. Из далекой ссылки он просил своих родных прислать книги для того,...
- Искусство в судьбе человека (по повести В. Г. Короленко “Слепой музыкант”) … Музыка тоже великая сила, дающая возможность владеть сердцем...
- Владимир Галактионович Короленко (1853-1921). В период декаданса, реакционной ревизии подлинных ценностей русской передовой культуры, “веховских” настроений среди либеральной интеллигенции важно...
- Для каждого молодого человека в определенное время встает вопрос о его дальнейшей судьбе, об отношении к людям и к миру....
Сюжет
Рассказчик с братиком ловил рыбу в бадье, когда их позвали посмотреть на удивительного человека. Вокруг диковинки собрались люди. Сопровождающий объявил, что это Ян Криштоф, который родился безруким, но он делает всё ногами лучше, чем любой - руками. И Ян действительно демонстрировал удивительные вещи - он снимает сапогами и головной убор ногами, считает деньги пальцами ног, расчесывается, посылает воздушные поцелуи, видит людей насквозь, пишет ногой. Он написал рассказчику с братом на бумаге, что человек создан для счастья, как птица для полета. Затем он собрал деньги за представление и ушел в своем кресле. По пути ему встретились нищие, и он отдал часть денег им.Вывод (моё мнение)
Дети были потрясены увиденным, и привычные игры теперь не доставляли им радость. У них остался осадок после представления Яна и его девиза о счастье. Они поняли, что не ценят имеющееся - целые руки и ноги, ум, зрение, слух и другие простые блага, которых нет у многих.Для чего нужен человек? Об этом мы получили представление довольно рано. Мне было около десяти лет, а моему брату восемь. Мы могли много времени провести под серебристым тополем, не проронив ни слова. Мы держали в руках самодельные удочки с медными крючками, которые были погружены в огромную бадью с зеленой тухлой водой. Неподалеку была большая куча мусора, в которой лежала старая карета. Мой брат очень любил изображать кучера, сидя в ней.
Однажды нас позвал наш лакей Павел. Когда мы подошли к дому, то увидели много людей и крохотную телегу, в которую странным образом помещался человек. Долгоусый мужчина, стоявший рядом, громко сказал: перед вами находится феномен! Ян Криштоф Залуский. Как видите, у него совершенно нет рук и не было от рождения.
После этих слов мужчина снял с феномена куртку. Безобразие этого тела, лишенного даже признаков рук, болезненно ударило мне в глаза. Матвей продолжил, что данный человек является его родственником, и он более просвещённый, чем многие люди, имеющие две руки. Кроме того, все, что другие люди делали руками, Ян Криштоф делал ногами. После этих слов феномен задвигался и принялся левой ногой снимать сапог с правой. Затем нога поднялась и подняла над головой феномена картуз.
Публика не отводила глаз. Ян Криштов повелел Матвею обойти народ для сбора денег. После того как деньги были собраны, феномен пересчитал их и поднял одну монету вверх и обратился к доктору. Окружающие люди удивились и не могли понять, как он узнал, что Дударев был доктором. Долгоусый произнес, что феномен знает прошлое, настоящее и будущее, а людей видит насквозь. Далее сопровождающий феномена объяснил, что возит его в кресле потому, что ему трудно стоять, но двигаться он может и сам. Феномен начал перебирать по земле ногами и колеса задвигались. Так Ян Криштоф ещё более был похож на паука. Далее феномен принялся демонстрировать малую долю того, что он мог делать ногами. Он взял гребёнку и начал проворно расчесывать свою широкую длинную бороду. Крестился он так же ногой. А после послал, сидевшей у окна экономке, воздушный поцелуй. От чего послышался громкий визг.
Феномен извинился и попросил нас с братом подойти к себе. Ян протянул мне листок бумаги на котором Ян написал ногой: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Все вокруг одобрительно покивали. Отец оценил данный афоризм. Но добавил, что он является ещё и парадоксом. Ян Криштов согласился и попросил своего сопровождающего еще раз пройтись со шляпой для сбора денег.
После представления мы увидели, как Матвей вез феномена по улицам и решили пойти за ними, чтобы понаблюдать со стороны. И вдруг мы увидели, как им навстречу шел нищий мужчина с девочкой восьми лет. Едва ли заметив его, феномен велел Матвею дать бедняку денег. Матвей не хотел этого делать, но всё же дал денег старику. Ян Криштов сказал Матвею, что он бедный человек, ведь его голова ничего не стоила. Ян сказал, что ему забыли прикрепить руки, а ему по ошибке поставили вместо головы пустую тыкву.
Феномен заметил нас и снова захохотал. Человек вновь повторил афоризм, который одновременно являлся и парадоксом.
После этого мы с братом опять пошли к той мусорной куче и принялись пытаться ловить рыбу в бадье с тухлой водой. Но от этого занятия мы уже не получали удовольствия, как это было раньше.
В. Г. Короленко
Парадокс
Ян Криштоф Залуский - главный герой. Калека, у которого от рождения нет рук; у него большая голова, бледное лицо «с подвижными острыми чертами и большими, проницательными бегающими глазами». «Туловище было совсем маленькое, плечи узкие, груди и живота не было видно из-под широкой, с сильной проседью бороды». Ноги «длинные и тонкие», с их помощью «феномен», как его называет сопровождающий, «долгоусый» субъект, снимает с головы картуз, расчесывает гребенкой бороду, крестится и, наконец, пишет на белом листке «ровную красивую строчку»: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Эта фраза действительно стала, как её и называет Залуский, афоризмом, причем особенно расхожим в советское время. Но это, подчеркивал Залуский, не только афоризм, но и «парадокс». «Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него», - говорит он позднее. Короленко, не раз показывавший болезни и человеческие увечья (вплоть до повести «Без языка», где положение человека в чужой стране придает понятию немоты философское звучание), подчеркивает парадокс Залуского не только для более острого изображения взаимоотношений между людьми (растерянное высокомерие доктора Дударова и достоинство Залуского) и не из педагогических целей, но ради утверждения центральной идеи всего своего творчества: «Жизнь… кажется мне проявлением общего великого закона, главные основные черты которого - добро и счастье. Общий закон жизни есть стремление к счастию и все более широкое его осуществление». Именно врожденное несчастье Залуского помогло ему выразить эту свою заветную мысль с особой убедительностью.
Сейчас смотрят:
Николай Васильевич Гоголь - совершенно уникальный писатель, не похожий на других русских мастеров слова. В его творчестве много поразительного и удивительного: смешное переплетается с трагическим, фантастическое с реальным. Читая произведения Гоголя, с каждым разом убеждаешься в том, что основа его произведений - комическая. Это карнавальность, когда все надевают маски, проявляют непривычные свойства, меняются местами, и все перемешивается. В повести «Шинель» Гоголь рассказывает историю нелег
В романе-эпопее «Война и мир» Льва Николаевича Толстого особенно занимал вопрос о движущих силах истории. Писатель считал, что даже выдающимся личностям не дано решающим образом влиять на ход и исход исторических событий. Он утверждал: «Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, - то уничтожится возможность жизни». По Толстому, ход истории управляется высшим сверхразумным основанием - Божьим промыслом. В финале романа исторические законы сравниваются с коперниковской систе
Творчество замечательного и не похожего на других писателя Николая Семёновича Лескова существовало особняком от русской литературы девятнадцатого века. Он не принимал те устремления, которые были свойственны для его современников. Это глубоко русский писатель, который поднимал в своих произведениях извечные проблемы добра и зла, чести и бесчестия, любви и ненависти. «Очарованный странник» - одно из ярчайших произведений Лескова. Героем становится человек обычный, дворовой графа из Орлов
Трудно писать о человеке, с которым недавно расстался, которого любил, знал больше двух десятков лет, хотя дружба с ним была далеко не легка. Да. Твардовский не относится к людям, с которыми легко и просто. Но общение с ним, в каком бы настроении он ни был, всегда было интересно. Он никогда не старался казаться умнее, чем он есть, но почему-то всегда чувствовалось его превосходство, даже когда в споре оказалось, что прав именно ты, а не он. Побежденным, как и большинство людей, признавать себе н
«Раннее летнее утро. В сосновом густом лесу прохладно и тихо. На траве роса. Поднимается беловатый туман. Небо слегка краснеет,кажется,вот-вот загорится.Солнце не освещает чащу,оно только ещё золотит верхушки деревьев. Сосны высокие и могучие. Кажется,что они задевают своими кривыми и раскидистыми ветвями солнце.
Уже расставшись с Ахматовой, Н. Гумилев в ноябре 1918 года писал: «Ахматова захватила чуть ли не всю сферу женских переживаний, и каждой современной поэтессе, чтобы найти себя, надо пройти через ее творчество». Ахматова воспринимает мир сквозь призму любви, и любовь в ее поэзии предстает во множестве оттенков чувств и настроений. Хрестоматийным стало определение ахматовской лирики как энциклопедии любви, «пятого времени года». Современники, читатели первых стихотворных сборников поэтессы, нередк
Повесть «Тарас Бульба» – это одно из самых совершенных творений Николая Васильевича Гоголя. Произведение посвящено героической борьбе украинского народа за национальное освобождение, свободу и равенство. Большое внимание в повести уделяется Запорожской Сечи. Это вольная республика, где все свободны и равны, где интересы народа, свобода и независимость выше всего на свете, где воспитываются сильные и мужественные характеры. Замечателен образ главного героя – Тараса Бульбы. Суровый и непреклонный
Для чего собственно создан человек, об этом мы с братом получили некоторое понятие довольно рано. Мне, если не ошибаюсь, было лет десять, брату около восьми. Сведение это было преподано нам в виде краткого афоризма, или, по обстоятельствам, его сопровождавшим, скорее парадокса. Итак, кроме назначения жизни, мы одновременно обогатили свой лексикон этими двумя греческими словами.
Было это приблизительно около полудня знойного и тихого июньского дня. В глубоком молчании сидели мы с братом на заборе под тенью густого серебристого тополя и держали в руках удочки, крючки которых были опущены в огромную бадью с загнившей водой. О назначении жизни, в то время, мы не имели ещё даже отдалённого понятия, и, вероятно, по этой причине, вот уже около недели любимым нашим занятием было - сидеть на заборе, над бадьёй, с опущенными в нее крючками из простых медных булавок и ждать, что вот-вот, по особой к нам милости судьбы, в этой бадье и на эти удочки клюнет у нас «настоящая», живая рыба.
Правда, уголок двора, где помещалась эта волшебная бадья, и сам по себе, даже и без живой рыбы, представлял много привлекательного и заманчивого. Среди садов, огородов, сараев, двориков, домов и флигелей, составлявших совокупность близко известного нам места, этот уголок вырезался как-то так удобно, что никому и ни на что не был нужен; поэтому мы чувствовали себя полными его обладателями, и никто не нарушал здесь нашего одиночества.
Середину этого пространства, ограниченного с двух сторон палисадником и деревьями сада, а с двух других пустыми стенами сараев, оставлявшими узкий проход, занимала большая мусорная куча. Стоптанный лапоть, кем-то перекинутый через крышу сарая, изломанное топорище, побелевший кожаный башмак с отогнувшимся кверху каблуком и безличная масса каких-то истлевших предметов, потерявших уже всякую индивидуальность,- нашли в тихом углу вечный покой после более или менее бурной жизни за его пределами… На вершине мусорной кучи валялся старый-престарый кузов какого-то фантастического экипажа, каких давно уже не бывало в действительности, то есть в каретниках, на дворах и на улицах. Это был какой-то призрачный обломок минувших времён, попавший сюда, быть может, ещё до постройки окружающих зданий и теперь лежавший на боку с приподнятой кверху осью, точно рука без кисти, которую калека показывает на паперти, чтобы разжалобить добрых людей. На единственной половинке единственной дверки сохранились ещё остатки красок какого-то герба, и единственная рука, закованная в стальные нарамники и державшая меч, высовывалась непонятным образом из тусклого пятна, в котором чуть рисовалось подобие короны. Остальное все распалось, растрескалось, облупилось и облезло в такой степени, что уже не ставило воображению никаких прочных преград; вероятно, поэтому старый скелет легко принимал в наших глазах все формы, всю роскошь и все великолепие настоящей золотой кареты.
Когда нам приедались впечатления реальной жизни на больших дворах и в переулке, то мы с братом удалялись в этот уединённый уголок, садились в кузов,- и тогда начинались здесь чудеснейшие приключения, какие только могут постигнуть людей, безрассудно пускающихся в неведомый путь, далёкий и опасный, в такой чудесной и такой фантастической карете. Мой брат, по большей части, предпочитал более деятельную роль кучера. Он брал в руки кнут из ременного обрезка, найденного в мусорной куче, затем серьёзно и молча вынимал из кузова два деревянных пистолета, перекидывал через плечо деревянное ружье и втыкал за пояс огромную саблю, изготовленную моими руками из кровельного тёсу. Вид его, вооружённого таким образом с головы до ног, настраивал тотчас же и меня на соответствующий лад, и затем, усевшись каждый на свое место, мы отдавались течению нашей судьбы, не обмениваясь ни словом!. Это не мешало нам с той же минуты испытывать общие опасности, приключения и победы. Очень может быть, конечно, что события не всегда совпадали с точки зрения кузова и козел, и я предавался упоению победы в то самое время, как кучер чувствовал себя на краю гибели… Но это ничему, в сущности, не мешало. Разве изредка я принимался неистово палить из окон, когда кучер внезапно натягивал вожжи, привязанные к обломку дышла,- и тогда брат говорил с досадой:
Что ты это, ей-богу!.. Ведь это гостиница… Тогда я приостанавливал пальбу, выходил из кузова и извинялся перед гостеприимным трактирщиком в причиненном беспокойстве, между тем как кучер распрягал лошадей, поил их у бадьи, и мы предавались мирному, хотя и короткому отдыху в одинокой гостинице. Однако случаи подобных разногласий бывали тем реже, что я скоро отдавался полёту чистой фантазии, не требовавшей от меня внешних проявлений. Должно быть, в щелях старого кузова засели с незапамятных времён,- выражаясь по-нынешнему,- какие-то флюиды старинных происшествий, которые и захватывали нас сразу в такой степени, что мы могли молча, почти не двигаясь и сохраняя созерцательный вид, просидеть на своих местах от утреннего чая до самого обеда. И в этот промежуток от завтрака и до обеда вмещались для нас целые недели путешествий, с остановками в одиноких гостиницах, с ночлегами в поле, с длинными просеками в черном лесу, с дальними огоньками, с угасающим закатом, с ночными грозами в горах, с утренней зарёй в открытой степи, с нападениями свирепых бандитов и, наконец, с туманными женскими фигурами, ещё ни разу не открывавшими лица из-под густого покрывала, которых мы, с неопределенным замиранием души, спасали из рук мучителей на радость или на горе в будущем…
И все это вмещалось в тихом уголке, между садом н сараями, где, кроме бадьи, кузова и мусорной кучи, не было ничего… Впрочем, были ещё лучи солнца, пригревавшие зелень сада и расцвечивавшие палисадник яркими, золотистыми пятнами; были ещё две доски около бадьи и широкая лужа под ними. Затем, чуткая тишина, невнятный шёпот листьев, сонное чириканье какой-то птицы в кустах и… странные фантазии, которые, вероятно, росли здесь сами по себе, как грибы в тенистом месте,- потому что нигде больше мы не находили их с такой лёгкостью, в такой полноте и изобилии… Когда, через узкий переулок и через крыши сараев, долетал до нас досадный призыв к обеду или к вечернему чаю,- мы оставляли здесь, вместе с пистолетами и саблями, наше фантастическое настроение, точно скинутое с плеч верхнее платье, в которое наряжались опять тотчас по возвращении.
Однако с тех пор как брату пришла оригинальная мысль вырезать кривые и узловатые ветки тополя, навязать на них белые нитки, навесить медные крючки и попробовать запустить удочки в таинственную глубину огромной бадьи, стоявшей в углу дворика, для нас на целую неделю померкли все прелести золотой кареты. Во-первых, мы садились оба, в самых удивительных позах, на верхней перекладине палисадника, углом охватывавшего бадью и у которого мы предварительно обломали верхушки балясин. Во-вторых, над нами качался серебристо-зеленый шатёр тополя, переполнявший окружающий воздух зеленоватыми тенями и бродячими солнечными пятнами. В-третьих, от бадьи отделялся какой-то особенный запах, свойственный загнившей воде, в которой уже завелась своя особенная жизнь, в виде множества каких-то странных существ, вроде головастиков, только гораздо меньше… Как ни покажется это странно, но запах этот казался нам, в сущности, приятным и прибавлял, с своей стороны, нечто к прелестям этого угла над бадьей…
В то время как мы сидели по целым часам на заборе, вглядываясь в зеленоватую воду, из глубины бадьи то и дело подымались стайками эти странные существа, напоминавшие собой гибкие медные булавки, головки которых так тихо шевелили поверхность воды, между тем как хвостики извивались под ними, точно крошечные змейки. Это был целый особый мирок, под этою зелёною тенью, и, если сказать правду, в нас не было полной уверенности в том, что в один прекрасный миг поплавок нашей удочки не вздрогнет, не пойдет ко дну и что после этого который-нибудь из нас не вытащит на крючке серебристую, трепещущую живую рыбку. Разумеется, рассуждая трезво, мы не могли бы не придти к заключению, что событие это выходит за пределы возможного. Но мы вовсе не рассуждали трезво в те минуты, а просто сидели на заборе, над бадьёй, под колыхавшимся и шептавшим зелёным шатром, в соседстве с чудесной каретой, среди зеленоватых теней, в атмосфере полусна и полусказки…
Вдобавок мы не имели тогда ни малейшего понятия о назначении жизни…
II
Однажды, когда мы сидели таким образом, погруженные в созерцание неподвижных поплавков, с глазами, прикованными к зеленой глубине бадьи,- из действительного мира, то есть со стороны нашего дома, проник в наш фантастический уголок неприятный и резкий голос лакея Павла. Он, очевидно, приближался к нам и кричал:
Панычи, панычи, э-эй! Идить бо до покою!
«Идти до покою»,- значило идти в комнаты, что нас на этот раз несколько озадачило. Во-первых, почему это просто «до покою», а не к обеду, который в этот день действительно должен был происходить ранее обыкновенного, так как отец не уезжал на службу. Во-вторых, почему зовёт именно Павел, которого посылал только отец в экстренных случаях,-тогда как обыкновенно от имени матери звала нас служанка Килимка. В-третьих, все это было нам очень неприятно, как будто именно этот несвоевременный призыв должен вспугнуть волшебную рыбу, которая как раз в эту минуту, казалось, уже плывёт в невидимой глубине к нашим удочкам. Наконец Павел и вообще был человек слишком трезвый, отчасти даже насмешливый, и его излишне серьёзные замечания разрушили не одну нашу иллюзию.
Через полминуты этот Павел стоял, несколько даже удивлённый, на нашем дворике и смотрел на нас, сильно сконфуженных, своими серьёзно выпученными и слегка глуповатыми глазами. Мы оставались в прежних позах, но это только потому, что нам было слишком совестно, да и некогда уже скрывать от него свой образ действий. В сущности же, с первой минуты появления этой фигуры в нашем мире, мы оба почувствовали с особенной ясностью, что наше занятие кажется Павлу очень глупым, что рыбу в бадьях никто не ловит, что в руках у нас даже и не удочки, а простые ветки тополя, с медными булавками, и что перед нами только старая бадья с загнившей водой.
Э? - протянул Павел, приходя в себя от первоначального удивления.- А що се вы робите?
Так…-ответил брат угрюмо. Павел взял из моих рук удочку, осмотрел ее и сказал:
Разве ж это удилище? Удилища надо делать из орешника.
Потом пощупал нитку и сообщил, что нужен тут конский волос, да его ещё нужно заплести умеючи; потом обратил внимание на булавочные крючки и объяснил, что над таким крючком, без зазубрины, даже и в пруду рыба только смеётся. Стащит червяка и уйдет. Наконец, подойдя к бадье, он тряхнул ее слегка своей сильной рукой. Неизмеримая глубина нашего зелёного омута колыхнулась, помутнела, фантастические существа жалобно заметались и исчезли, как бы сознавая, что их мир колеблется в самых устоях. Обнажилась часть дна,- простые доски, облипшие какой-то зелёной мутью,- а снизу поднялись пузыри и сильный запах, который на этот раз и нам показался уже не особенно приятным.
Воняет,- сказал Павел презрительно.- От, идить до покою, пан кличе.
Идить, то и побачите.
Я и до сих пор очень ясно помню эту минуту столкновения наших иллюзий с трезвою действительностью в лице Павла. Мы чувствовали себя совершенными дураками, нам было совестно оставаться на верхушке забора, в позах рыбаков, но совестно также и слезать под серьёзным взглядом Павла. Однако делать было нечего. Мы спустились с забора, бросив удочки как попало, и тихо побрели к дому. Павел ещё раз посмотрел удочки, пощупал пальцами размокшие нитки, повёл носом около бадьи, в которой вода все ещё продолжала бродить и пускать пузыри, и, в довершение всего, толкнул ногой старый кузов. Кузов как-то жалко и беспомощно крякнул, шевельнулся, и еще одна доска вывалилась из него в мусорную кучу…
Таковы были обстоятельства, предшествовавшие той минуте, когда нашему юному вниманию предложен был афоризм о назначении жизни и о том, для чего, в сущности, создан человек…
III
У крыльца.нашей квартиры, на мощеном дворе, толпилась куча народа. На нашем дворе было целых три дома, один большой и два флигеля. В каждом жила особая семья, с соответствующим количеством дворни и прислуги, не считая ещё одиноких жильцов, вроде старого холостяка пана Уляницкого, нанимавшего две комнаты в подвальном этаже большого дома. Теперь почти все это население высыпало на двор и стояло на солнцепёке, у нашего крыльца. Мы испуганно переглянулись с братом, разыскивая в своем прошлом какой-нибудь проступок, который подлежал бы такому громкому и публичному разбирательству. Однако отец, сидевший на верхних ступеньках, среди привилегированной публики, по-видимому, находился в самом благодушном настроении. Рядом с отцом вилась струйка синего дыма, что означало, что тут же находится полковник Дударев, военный доктор. Немолодой, расположенный к полноте, очень молчаливый, он пользовался во дворе репутацией человека необыкновенно учёного, а его молчаливость и бескорыстие снискали ему общее уважение, к которому примешивалась доля страха, как к явлению, для среднего обывателя не вполне понятному… Иногда, среди других фантазий, мы любили воображать себя доктором Дударовым, и если я замечал, что брат сидит на крыльце или на скамейке, с вишневой палочкой в зубах, медленно раздувает щеки и тихо выпускает воображаемый дым,- я знал, что его не следует тревожить. Кроме вишнёвой палочки, требовалось ещё особенным образом наморщить лоб, отчего глаза сами собой немного тускнели, становились задумчивы и как будто печальны. А затея уже можно было сидеть на солнце, затягиваться воображаемым дымом из вишневой ветки и думать что-то такое особенное, что, вероятно, думал про себя добрый и умный доктор, молча подававший помощь больным и молча сидевший с трубкой в свободное время. Какие это собственно были мысли, сказать трудно; прежде всего они были важны и печальны, а затем, вероятно, все-таки довольно приятны, судя по тому, что им можно было предаваться подолгу…
Кроме отца и доктора, среди других лиц, мне бросилось в глаза красивое и выразительное лицо моей матери. Она стояла в белом переднике, с навернутыми рукавами, очевидно, только что оторванная от вечных забот по хозяйству. Нас у нее было шестеро, и на ее лице ясно виднелось сомнение: стоило ли выходить сюда в самый разгар хлопотливого дня. Однако скептическая улыбка видимо сплывала с ее красивого лица, и в синих глазах уже мелькало какое-то испуганное сожаление, обращённое к предмету, стоявшему среди толпы, у крыльца…
Это была небольшая, почти игрушечная телега, в которой как-то странно, странно почти до болезненного ощущения от этого зрелища,- помещался человек. Голова его была большая, лицо бледно, с подвижными, острыми чертами и большими, проницательными бегающими глазами. Туловище было совсем маленькое, плечи узкие, груди и живота не было видно из-под широкой, с сильной проседью бороды, а руки я напрасно разыскивал испуганными глазами, которые, вероятно, были открыты так же широко, как и у моего брага. Ноги странного существа, длинные и тонкие, как будто не умещались в тележке и стояли на земле, точно длинные лапки паука. Казалось, они принадлежали одинаково этому человеку, как и тележке, и все вместе каким-то беспокойным, раздражающим пятном рисовалось под ярким солнцем, точно в самом деле какое-то паукообразное чудовище, готовое внезапно кинуться на окружившую его толпу.
Идите, идите, молодые люди, скорее. Вы имеете случай увидеть интересную игру природы,- фальшиво-ласкающим-голосом сказал нам пан Уляницкий, проталкиваясь за нами через толпу.
Пан Уляницкий был старый холостяк, появившийся на нашем дворе бог весть откуда. Каждое утро, в известный час и даже в известную минуту, его окно открывалось, и из него появлялась сначала красная ермолка с кисточкой, потом вся фигура в халате… Кинув беспокойный взгляд на соседние окна (нет ли где барышень),- он быстро выходил из окна, прикрывая что-то полой халата, и исчезал за углом. В это время мы стремглав кидались к окну, чтобы заглянуть в его таинственную квартирку. Но это почти никогда не удавалось, так как Уляницкий быстро, как-то крадучись, появлялся из-за угла, мы кидались врассыпную, а он швырял в нас камнем, палкой, что попадало под руку. В полдень он появлялся одетым с иголочки и очень любезно, как ни в чем не бывало, заговаривал с нами, стараясь навести разговор на живших во дворе невест. В это время в голосе его звучала фальшивая ласковость, которая всегда как-то резала нам уши…
Уважаемые господа, обыватели и добрые люди! - заговорил вдруг каким-то носовым голосом высокий субъект с длинными усами и беспокойными, впалыми глазами, стоявший рядом с тележкой.- Так как, по-видимому, с прибытием этих двух молодых людей, дай им бог здоровья на радость почтенным родителям… все теперь в сборе, то я могу объяснить уважаемой публике, что перед нею находится феномен, или, другими словами, чудо натуры, шляхтич из Заславского повета, Ян Криштоф Залуский. Как видите, у него совершенно нет рук и не было от рождения.
Он скинул с феномена курточку, в которую легко было бы одеть ребёнка, потом расстегнул ворот рубахи. Я зажмурился,-так резко и болезненно ударило мне в глаза обнажённое уродство этих узких плеч, совершенно лишённых даже признаков рук.
Видели? - повернулся долгоусый к толпе, отступая от тележки, с курткой в руках.- Без обману…- добавил он,- без всякого ощуканьства…- И его беспокойные глаза обежали публику с таким видом, как будто он не особенно привык к доверию со стороны своих ближних.
И, однако, уважаемые господа, сказанный феномен, родственник мой, Ян Залуский - человек очень просвещённый. Голова у него лучше, чем у многих людей с руками. Кроме того, он может исполнять все, что обыкновенные люди делают с помощью рук. Ян, прошу тебя покорно: поклонись уважаемым господам.
Ноги феномена пришли в движение, причём толпа шарахнулась от неожиданности. Не прошло и нескольких секунд, как с правой ноги, при помощи левой, был снят сапог. Затем нога поднялась, захватила с головы феномена большой порыжелый картуз, и он с насмешливой галантностью приподнял картуз над головой. Два чёрных внимательных глаза остро и насмешливо впились в уважаемую публику.
Господи боже!.. Иисус-Мария… Да будет похвалено имя господне, пронеслось на разных языках в толпе, охваченной брезгливым испугом, и только один лакей Павел загоготал в заднем ряду так нелепо и громко, что кто-то из дворни счёл нужным толкнуть его локтем в бок. После этого все стихло. Чёрные глаза опять внимательно и медленно прошли по нашим лицам, и феномен произнёс среди тишины ясным, хотя слегка дребезжавшим голосом:
Долгоусый субъект как-то замялся, точно считал приказ преждевременным. Он кинул на феномена нерешительный взгляд, но тот, уже раздражённо, повторил:
Ты глуп… обойди!..
Полковник Дударев пустил клуб дыма и сказал:
Однако, почтенный феномен, вы, кажется, начинаете с того, чем надо кончать.
Феномен быстро взглянул на него, как будто с удивлением, и затем ещё настойчивее повторил долгоусому:
Обойди, обойди!
Мне казалось, что феномен посылает долгоусого на какие-то враждебные действия. Но тот только снял с себя шляпу и подошел к лестнице, низко кланяясь и глядя как-то вопросительно, как бы сомневаясь. На лестнице более всего подавали женщины; на лице матери я увидел при этом такое выражение, как будто она все ещё испытывает нервную дрожь; доктор тоже бросил монету. Уляницкий смерил долгоусого негодующим взглядом и затем стал беспечно смотреть по сторонам. Среди дворни и прислуги не подал почти никто. Феномен внимательно следил за сбором, потом тщательно пересчитал ногами монеты и поднял одну из них кверху, иронически поклонившись Дударову.
Пан доктор… Очень хорошо… благодарю вас. Дударев равнодушно выпустил очень длинную струйку дыма, которая распустилась султаном на некотором расстоянии, но мне почему-то показалось, что ему досадно или он чего-то слегка застыдился.
А! то есть удивительное дело,-сказал своим фальшивым голосом пан Уляницкий,-удивительно, как он узнал, что вы - доктор (Дударев был в штатском пиджаке и белом жилете с медными пуговицами).
О! Он знает прошедшее, настоящее и будущее, а человека видит насквозь, сказал с убеждением долгоусый, почерпнувший, по-видимому, значительную долю этой уверенности в удачном первом сборе.
Да, я знаю прошедшее, настоящее и будущее,- сказал феномен, поглядев на Уляницкого, и затем сказал долгоусому: - Подойди к этому пану… Он хочет положить монету бедному феномену, который знает прошедшее каждого человека лучше, чем пять пальцев своей правой руки…
И все мы с удивлением увидели, как пан Уляницкий с замешательством стал шарить у себя в боковом кармане. Он вынул медную монету, подержал ее в тонких, слегка дрожавших пальцах с огромными ногтями и… все-таки опустил ее в шляпу.
Теперь продолжай,- сказал феномен своему провожатому. Долгоусый занял своё место и продолжал:
Я вожу моего бедного родственника в тележке потому, что ходить ему очень трудно. Бедный Ян, дай я тебя подыму…
Он помог феномену подняться. Калека стоял с трудом,- огромная голова подавляла это тело карлика. На лице виднелось страдание, тонкие ноги дрожали. Он быстро опустился опять в свою тележку.
Однако он может передвигаться и сам. Колеса тележки вдруг пришли в движение, дворня с криком расступилась; странное существо, перебирая по земле ногами и еще более походя на паука, сделало большой круг и опять остановилось против крыльца. Феномен побледнел от усилия, и я видел теперь только два огромных глаза, глядевших на меня с тележки…
Ногами он чешет у себя за спиной и даже совершает свой туалет.
Он подал феномену гребёнку. Тот взял ее ногой, проворно расчесал широкую бороду и, опять поискавши глазами в толпе, послал ногой воздушный поцелуй экономке домовладелицы, сидевшей у окна большого дома с несколькими «комнатными барышнями». Из окна послышался визг, Павел фыркнул и опять получил тумака.
Наконец, господа, ногою он крестится. Он сам скинул с феномена фуражку. Толпа затихла. Калека поднял глаза к небу, на мгновение лицо его застыло в странном выражении. Напряжённая тишина ещё усилилась, пока феномен с видимым трудом поднимал ногу ко лбу, потом к плечам и груди. В задних рядах послышался почти истерический женский плач. Между тем феномен кончил, глаза его ещё злее прежнего обежали по лицам публики, и в тишине резко прозвучал усталый голос:
На этот раз долгоусый обратился прямо к рядам простой публики. Вздыхая, порой крестясь, кой-где со слезами, простые люди подавали свои крохи, кучера заворачивали полы кафтанов, кухарки наскоро сбегали по кухням и, проталкиваясь к тележке, совали туда свои подаяния. На лестнице преобладало тяжёлое, не совсем одобрительное молчание. Впоследствии я замечал много раз, что простые сердца менее чутки к кощунству, хотя бы только слегка прикрытому обрядом.
Пан доктор?..- вопросительно протянул феномен, но, видя, что Дударев только насупился, он направил долгоусого к Уляницкому и напряженно, с какой-то злостью следил за тем, как Уляницкий, видимо, против воли,- положил ещё монету.
Извините,- повернулся вдруг феномен к моей матери…- Человек кормится, как может.
Пан доктор, я отдам это первому бедняку, которого встречу… Поверьте слову Яна Залуского. Ну, что же ты стал, продолжай,- накинулся он вдруг на своего долгоусого провожатого.
Впечатление этой сцены ещё некоторое время держалось в толпе, пока феномен принимал ногами пищу, снимал с себя куртку и вдевал нитку в иглу.
Наконец, уважаемые господа,- провозгласил долгоусый торжественно, ногами он подписывает своё имя и фамилию.
И пишу поучительные афоризмы,- живо подхватил феномен.- Пишу поучительные афоризмы всем вообще или каждому желающему порознь, ногами, за особую плату, для душевной пользы и утешения. Если угодно, уважаемые господа. Ну, Матвей, доставай канцелярию.
Долгоусый достал из сумки небольшую папку, феномен взял ногой перо и легко написал на бумаге свою фамилию:
«Ян Криштоф Залуский, шляхтич-феномен из Заславского повета».
А теперь,- сказал он, насмешливо поворачивая голову,- кому угодно получить афоризм?!.. Поучительный афоризм, уважаемые господа, от человека, знающего настоящее, прошедшее и будущее.
Острый взгляд феномена пробежал по всем лицам, останавливаясь то на одном, то на другом, точно гвоздь, который он собирался забить глубоко в того, на ком остановится его выбор. Я никогда не забуду этой немой сцены. Урод сидел в своей тележке, держа гусиное перо в приподнятой правой ноге, как человек, ожидающий вдохновения. Было что-то цинически карикатурное во всей его фигуре и позе, в саркастическом взгляде, как будто искавшем в толпе свою жертву. Среди простой публики взгляд этот вызывал тупое смятение, женщины прятались друг за друга, то смеясь, то как будто плача. Пан Уляницкий, когда очередь дошла до него, растерянно улыбнулся и выразил готовность достать из кармана ещё монету. Долгоусый проворно подставил шляпу… Феномен обменялся взглядом с моим отцом, скользнул мимо Дударова, почтительно поклонился матери, и внезапно я почувствовал этот взгляд на себе…
Подойди сюда, малец,- сказал он,- и ты тоже,- позвал он также брата.
Все взгляды обратились на нас с любопытством или сожалением. Мы рады были бы провалиться сквозь землю, но уйти было некуда; феномен пронизывал нас черными глазами, а отец смеялся.
Ну, что ж, ступайте,- сказал он таким тоном, каким порой приказывал идти в темную комнату, чтобы отучить от суеверного страха.
И мы оба вышли с тем. же чувством содрогания, с каким, исполняя приказ, входили в темную комнату… Маленькие и смущенные, мы остановились против тележки, под взглядом странного существа, смеявшимся нам навстречу. Мне казалось, что он сделает над нами что-то такое от чего нам будет после стыдно всю жизнь, стыдно в гораздо большей степени, чем в ту минуту, когда мы слезали с забора под насмешливым взглядом Павла… Может быть, он расскажет… но что же? Что-нибудь такое, что я сделаю в будущем, и все будут смотреть на меня с таким же содроганием, как несколько минут назад при виде его уродливой наготы… Глаза мои застилались слезами, и, точно сквозь туман, мне казалось, что лицо странного человека в тележке меняется, что он смотрит на меня умным, задумчивым и смягченным взглядом, который становится все мягче и все страннее. Потом он быстро заскрипел пером, и его нога протянулась ко мне с белым листком, на котором чернела ровная, красивая строчка. Я взял листок и беспомощно оглянулся кругом.
Прочитай,- сказал, улыбаясь, отец.
Я взглянул на отца, потом на мать, на лице которой виднелось несколько тревожное участие, и механически произнес следующую фразу:
- «Человек создан для счастья, как птица для полета»…
Я не сразу понял значение афоризма и только по благодарному взгляду, который мать кинула на феномена, понял, что все кончилось для нас благополучно. И тотчас же опять раздался ещё более прежнего резкий голос феномена:
Долгоусый грациозно кланялся и подставлял шляпу. На этот раз, я уверен, больше всех дала моя мать. Уляницкий эмансипировался и только величественно повел рукой, показывая, что он и без того был слишком великодушен. Последним кинул монету в шляпу мой отец.
Хорошо сказано,- засмеялся он при этом,- только, кажется, это скорее парадокс, чем поучительный афоризм, который вы нам обещали.
Счастливая мысль,- насмешливо подхватил феномен.- Это афоризм, но и парадокс вместе. Афоризм сам по себе, парадокс в устах феномена… Ха-ха! Это правда… Феномен тоже человек, и он менее всего создан для полета…
Он остановился, в глазах его мелькнуло что-то странное,- они как будто затуманились…
И для счастья тоже…- прибавил он тише, как будто про себя. Но тотчас же взгляд его сверкнул опять холодным открытым цинизмом.-Га!-сказал он громко, обращаясь к долгоусому.- Делать нечего, Матвей, обойди почтенную публику ещё раз.
Долгоусый, успевший надеть свою шляпу и считавший, по-видимому, представление законченным, опять замялся. Повидимому, несмотря на сильно помятую фигуру и физиономию, не внушавшую ни симпатии, ни уважения, в этом человеке сохранялась доля застенчивости. Он нерешительно смотрел на феномена.
Ты глуп! - сказал тот жестко.- Мы получили с уважаемых господ за афоризм, а тут оказался ещё парадокс… Надо получить и за парадокс… За парадокс, почтенные господа!.. За парадокс бедному шляхтичу-феномену, который кормит ногами многочисленное семейство…
Шляпа обошла ещё раз по крыльцу и по двору, который к тому времени наполнился публикой чуть не со всего переулка.
IV
После обеда я стоял на крыльце, когда ко мне подошёл брат.
Знаешь что,- сказал он,- этот… феномен… ещё здесь.
В людской. Мама позвала их обоих обедать… И долгоусый тоже. Он его кормит с ложки…
В эту самую минуту из-за угла нашего дома показалась худощавая и длинная фигура долгоусого. Он шел, наклонясь, с руками назади, и тащил за собою тележку, в которой сидел феномен, подобравши ноги. Проезжая мимо флигелька, где жил военный доктор, он серьезно поклонился по направлению к окну, из которого попыхивал по временам синий дымок докторской трубки, и сказал долгоусому: «Ну, ну, скорее!» Около низких окон Уляницкого, занавешенных и уставленных геранью, он вдруг зашевелился и крикнул:
До свиданья, благодетель… Я знаю прошедшее, настоящее и будущее, как пять пальцев моей правой руки… которой у меня, впрочем, нет… ха-ха! Которой у меня нет, милостивый мой благодетель… Но это не мешает мне знать прошедшее, настоящее и будущее!
Затем тележка выкатилась за ворота…
Как будто сговорившись, мы с братом бегом обогнули флигель и вышли на небольшой задний дворик за домами. Переулок, обогнув большой дом, подходил к этому месту, и мы могли здесь ещё раз увидеть феномена. Действительно, через полминуты в переулке показалась долговязая фигура, тащившая тележку. Феномен сидел, опустившись. Лицо у него казалось усталым, но было теперь проще, будничнее и приятнее.
С другой стороны, навстречу, в переулок вошел старый нищий с девочкой лет восьми. Долгоусый кинул на нищего взгляд, в котором на мгновение отразилось беспокойство, но тотчас же он принял беззаботный вид, стал беспечно глядеть по верхам и даже как-то некстати и фальшиво затянул вполголоса песню. Феномен наблюдал все эти наивные эволюции товарища, и глаза его искрились саркастической усмешкой.
Матвей! - окликнул он, но так тихо, что долгоусый только прибавил шагу.
Долгоусый остановился, посмотрел на феномена и как-то просительно произнес:
А! Ей-богу, глупство!..
Доставай,- кратко сказал феномен.
Доставай.
Ну-у? - совсем жалобно протянул долгоусый, однако полез в карман.
Не там,-сказал холодно феномен.- Сороковец доктора у тебя в правом кармане… Дедушка, постой на минуту.
Нищий остановился, снял шляпу и уставился в него своими выцветшими глазами. Долгоусый, с видом человека, смертельно оскорбленного, достал серебряную монету и кинул в шляпу старика.
Дьявол вас тут носит, дармоедов,- пробормотал он, принимаясь опять за дышло. Нищий кланялся, держа шляпу в обеих руках. Феномен захохотал, откинув голову назад… Тележка двинулась по переулку, приближаясь к нам.
А ты сегодня в добром гумбре,-угрюмо и язвительно сказал долгоусый.
А что? - с любопытством сказал феномен.
Так… пишешь приятные афоризмы и раздаешь голодранцам по сороковцу… Какой, подумают люди, счастливец!
Феномен захохотал своим резким смехом, от которого у меня что-то прошло по спине, и потом сказал:
Ха! Надо себе позволить иногда… притом же ничего не потеряли… Ты видишь, и приятные афоризмы иногда делают сбор. У тебя две руки, но твоя голова ничего не стоит, бедный Матвей!.. Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него. Понял? У людей бывают и головы, и руки. Только мне забыли приклеить руки, а тебе по ошибке поставили на плечи пустую тыкву… Ха! Это неприятно для нас, однако не изменяет общего правила…
Под конец этой речи неприятные ноты в голосе феномена исчезли, и в лице появилось то самое выражение, с каким он писал для меня афоризм. Но в эту минуту тележка поравнялось с тем местом, где мы стояли с братом, держась руками за балясины палисадника и уткнув лица в просветы. Заметив нас, феномен опять захохотал неприятным смехом.
А! лоботрясы! Пришли ещё раз взглянуть на феномена бесплатно? Вот я вас тут! У меня есть такие же племянники, я кормлю и секу их ногами… Не хотите ли попробовать?.. Это очень интересно. Ха-ха-ха! Ну, бог с вами, не трону… Человек создан для счастья. Афоризм и парадокс вместе, за двойную плату… Кланяйтесь доктору от феномена и скажите, что человеку надо кормиться не тем, так другим, а это трудно, когда природа забыла приклеить руки к плечам… А у меня есть племянники, настоящие, с руками… Ну, прощайте и помните: человек создан для счастья…
Тележка покатилась, но уже в конце переулка феномен ещё раз повернулся к нам, кивнул головой кверху, на птицу, кружившуюся высоко в небе, и крикнул ещё раз:
Создан для счастья. Да, создан для счастья, как птица для полета.
Затем он исчез за углом, а мы с братом долго ещё стояли, с лицами между балясин, и смотрели то на пустой переулок, то на небо, где, широко раскинув крылья, в высокой синеве, в небесном просторе, вся залитая солнцем, продолжала кружиться и парить большая птица…
А потом мы пошли опять в свой угол, добыли удочки и принялись было в молчании поджидать серебристую рыбу в загнившей бадье…
Но теперь это почему-то не доставляло нам прежнего удовольствия. От бадьи несло вонью, ее глубина потеряла свою заманчивую таинственность, куча мусора, как-то скучно освещенная солнцем, как бы распалась на свои составные части, а кузов казался дрянной старой рухлядью-Ночью оба мы спали плохо, вскрикивали и плакали без. причины. Впрочем, причина была: в дремоте обоим нам являлось лицо феномена и его глаза, то холодные и циничные, то подернутые внутренней болью…
Мать вставала и крестила нас, стараясь этим защитить своих детей от первого противоречия жизни, острой занозой вонзившегося в детские сердца и умы…
