Стоит начать с того, что экзистенциализм как понятие - это направление философии, главным предметом изучения которого становится сам человек: его проблемы, трудности существования в окружающем мире. Экзистенциальная литература, соответственно, это некий подвид философского романа, нагруженный переживаниями героя о смысле собственной жизни.

Роман Жан-Поля Сартра «Тошнота» стал неким образцом философской литературы XX века. Перед читателями предстают дневниковые записи некоего Антуана Рокантена – историка, переехавшего в городок Бувиль, чтобы написать книгу. Каждый новый день, описанный в дневнике, настоящая пытка для главного героя. С каждой новой записью он открывает в себе новые черты характера, познает себя и всё больше теряет смысл в том, что окружает его бренную жизнь.

С первых страниц роман манит своей глубиной. На «легком дыхании» вряд ли удастся прочитать хотя бы первые пятьдесят страниц. Герой затягивает читателя в настоящую пучину своих чувств, ураган мыслей, шторм эмоций. Роман несет за собой тяжесть не столько от давления высокопарных слов, сколько от философии мыслей, излагаемых в произведении: чуть ли не после каждого абзаца невольно останавливаешься, чтобы осознать прочитанное.

Действие романа происходит всего за несколько дней, очень богатых на события и душевные переживания. С героем и его жизнью мы знакомимся во время его болезни – постоянных приступов Тошноты. Выражается это так: историк внезапно ощущает, как обостряются его ощущения, он начинает приходить к осознанию мира и поискам истины. Однако мир оказывается бессмысленным, непонятным. Глаза его застилает пелена, он видит рядом с собой не близких людей, а лишь мерзавцев, доказывающих всю свою ничтожность своими поступками. Молодой писатель чувствует только невыносимое отвращение к существованию тусклого буржуазного общества. А дневник, который выступает в роли сказителя и играет роль некоего проводника, помогает «докопаться до сути».

Рокантен хочет покончить с собой, но в итоге не решается воплотить в жизнь свой план, считая это лишним, так как всё – он и даже его смерть – лишнее. Молодой писатель считает своей духовной смертью свое нынешнее существование – свободу, полученную от одиночества. У него больше нет близких людей. Бывшая возлюбленная Анни стала для него «живым мертвецом», бога для Антуана не существует, а общество людей – чужая среда.

Тем временем герой знакомится к искусством и в этом находит своё спасение. Благодаря музыке он приходит в себя. Именно музыка помогает герою больше не мучиться Тошнотой. Старая пластинка возносит его над временем. Свое спасение Антуан интерпретирует и в другом виде творчества, литературе. Герой уверен: книга, которая откроет светлую сторону жизни людей, позволит преодолеть тяжесть окружающего мира.

С точки зрения читателя, что роман кажется очень чувственным, пронзительным. Сначала мысли Антуана будут выглядеть абсурдными, позже вырисуется мутный и не до конца ясный образ, следом почувствуется полное понимание и проникновенность главного героя романа. Автор дневника заявляет о бессмысленности и безыдейности своего существования, а между ними – о смерти. Это заставляет читателя невольно усомниться в ценностях, приоритетах и устоях обыденной жизни.

«И я сам – вялый, расслабленный, непристойный, переваривающий съеденный обед и прокручивающий мрачные мысли, – я тоже был лишним. <…> Я смутно думал о том, что надо бы покончить счеты с жизнью, чтобы истребить хотя бы одно из этих никчемных существований. Но смерть моя тоже была бы лишней» . В процессе прочтения романа каждый анализирует мысли главного героя по-своему. Несмотря на различия во взглядах, Жан Поль Сартр многим помог ответить на извечный вопрос жизни: «В чем смысл?».

Рытикова Кристина

О. С. Сунайт*

ОТТОРЖЕНИЕ «БЫТИЯ В СЕБЕ» В РОМАНЕ САРТРА «ТОШНОТА»

В статье рассматривается проблема соотношения философского и художественного компонентов в творчестве Сартра. Пристальное внимание автора сосредоточено на фундаментальной категории философии Сартра «бытие в себе». В ходе анализа классического романа Сартра «Тошнота» обнаруживается, что в пределах романа философ раскрывает художественными средствами такие возможности данной категории, которые не предусмотрены в его философских работах. Речь идет о возможности «бытия в себе» войти в пределы человеческого опыта в настоящем времени. В своих философских работах Сартр не отрицал извечного стремления человека к такому опыту, но считал его «тщетной страстью» и ассоциировал с феноменом веры. Автор в ходе анализа текста романа демонстрирует сходство описаний такого вхождения «бытия в себе» в пределы человеческого опыта с описаниями инфернального опыта в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес».

Ключевые слова: «бытие в себе», «бытие для себя», небытие, ничто, отторжение, человеческая реальность, экзистенциальное отчаяние, героическое самоутверждение, инфернальное.

The Rejection of"Being-Within-Self" in Sartre"s Novel "Nausea"

This article deals with the problem of a relationship between the philosophical and the artistic components in Sartre"s works. The article is focused on "Being-Within-Self", which is the fundamental category of Sartre"s philosophy. The analysis of Sartre"s classical novel "Nausea" reveals that the philosopher within the novel used extra-artistic means to uncover such possibilities of this category that are not covered in his philosophical works. The article comes to a question about the possibility of "Being-Within-Self" to enter the beyond of human experience in the present tense. Sartre did not deny an everlasting human longing for such an experience but considered it to be "a useless passion" and associated it with the phenomenon of faith. The analysis of the text of the novel allows us to see similarities between the descriptions of Sartre"s "Being-Within-Self" within the boundaries of human experience and the descriptions of the infernal experience in F. Sologub"s novel "The Petty Demon".

Keywords: "Being-Within-Self", "Being-For-Itself", nonexistence, Nothing, rejection, human reality, existential despair, heroic self-affirmation, the Infernal.

* Ольга Сергеевна Сунайт - аспирант Русской христианской гуманитарной академии, [email protected].

Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2015. Том 16. Выпуск 3

Художественное творчество литературных классиков, насыщенное философскими смыслами, и художественные опыты философов, признанных в европейской традиции классиками философии, - далеко не одно и то же. Не случайно Хайдеггер называл философа Сартра скорее писателем, а вот писатель Набоков говорил о Сартре как о философе, который обращается еще и к ресурсам художественного творчества. В данном случае именно набоковское замечание особенно интересно. И тут следует добавить, что обращение философов к художественным экспериментам стало довольно распространенным явлением после Ницше. Эта мода далеко не случайна. Немецкий философ открыл, что в логически выстроенной мысли всегда есть нечто недоговоренное - то, что можно воплотить лишь художественными средствами. И вот в XX в. великий французский философ Жан Поль Сартр также воплощает в своих романах те нюансы и повороты мысли, которые ему было уже не выразить чисто философским способом. Попробуем здесь затронуть один из таких нюансов. Ведь для понимания философии Сартра это будет немаловажным примером.

Роман Сартра «Тошнота» написан в форме дневника. Главный герой, Антуан Рокантен, от лица которого ведется повествование, выглядит человеком одиноким, отстраненным от окружающей действительности, погруженным в свои мысли и наблюдения. И вот в его душевной жизни происходит перемена, которую он остро ощущает, но, что характерно, никак не может словесно выразить. Рокантен начинает по-новому смотреть на простые и, казалось бы, привычные вещи. Они притягивают и одновременно пугают его. Герой романа совершает простейшие действия: держит в руках камень, найденный на берегу моря, поднимает с земли измятый листок бумаги, всматривается в кружку пива, стоящую на столике в кафе. Каждое из этих незначительных действий превращается в событие, которое он интенсивно переживает. Антуана одолевают сомнения, и он подозревает в себе начало некоей психической болезни или, возможно, временный приступ безумия. Однако по мере осмысления Рокантеном происходящей с ним внутренней перемены он приходит к выводу, что это новое восприятие окружающего отнюдь не сумасшествие. Более того, подобный опыт можно было бы назвать озарением, для которого, однако, герой Сартра выбирает такое неожиданное определение, как «тошнота». Интересно, что основным мерилом, которое Антуан Рокантен применяет по отношению к внешнему миру, является самое что ни на есть телесное ощущение. Он чувствует нечто до крайности неприятное. Герой Сартра неизменно контактирует с внешней реальностью, тянется к ней, сосредотачивается на ее проявлениях, и в то же время эти образы приобретают в его сознании оттенок чего-то глубоко чуждого, далекого, инородного. Все существо Антуана Рокантена странным образом сопротивляется и отталкивает воспринимаемую им реальность. Внешние явления, поступающие в сознание героя, образуют некоторую «химическую реакцию», которая действует на него неприятно, странно, приводит в растерянность.

Но это еще не самое худшее: передо мной, раскинувшись с эдакой небрежностью, маячила некая мысль - обширная и тусклая. Трудно сказать, в чем она заключалась, но я не мог на нее глядеть: так она была мне омерзительна. И все это слилось для меня с запахом, который шел от бороды Мерсье .

В данном отрывке Антуан Рокантен говорит уже не просто о внешних вещах, но о самой своей мысли как о чем-то внешнем. В подобном ракурсе мысль теряет свои основные качества, она перестает быть пониманием, сознательной реакцией на явления. Ведь всякий человеческий мыслительный процесс так или иначе выводит нас к субъекту, к реальности Я. Посредством тех или иных позиций мышления мы узнаем нечто существенное о том, кто их высказывает. Как правило, человек говорит: «Я думаю. Я считаю». В случае с героем Сартра мы наблюдаем нечто противоположное. Экзистенциальный опыт, который переживает Антуан Рокантен, приводит его к парадоксальному осознанию того, что положительные суждения о чем бы то ни было не помогают человеку самоопределиться, а, напротив, отдаляют его от самого себя.

Оттого что мысли мои не облекаются в слова, чаще всего они остаются хлопьями тумана. Они принимают смутные, причудливые формы, набегают одна на другую, и я тотчас их забываю. Эти парни меня восхищают: прихлебывая свой кофе, они рассказывают друг другу истории, четкие и правдоподобные. Спросите их, что они делали вчера, - они ничуть не смутятся, в двух словах они вам все объяснят. Я бы на их месте начал мямлить .

Хотя, как видим, сартровский герой и говорит о том, что восхищается разговорчивыми парнями, между строк проглядывает его снисходительное отношение к ним. Мы понимаем, что на самом деле он отнюдь не уступает им, а скорее даже их превосходит. Неумение говорить становится в данном случае преимуществом. Способность рассказывать складные истории о своей жизни, по мнению Антуана Рокантена, погружает человека в иллюзии. Четко и увлекательно повествуя о тех или иных событиях, посетители кафе пребывают в ощущении своей устроенности в мире. Им кажется, что они-то уж точно живут в пространстве уюта и безопасности, где все необходимое пребывает на своих местах, а ненужные вещи всегда можно выбросить в мусорный бак. Но озарение, которое посещает сартровского героя, проливает свет на подобное существование, вскрывая его изъяны. В действительности для человека нет никаких гарантий. Все, что он имеет, - это его настоящее. Ведь когда мы рассказываем историю, мы уже с самого начала подразумеваем ее конец. Более того, этот уже известный нам конец подспудно и определяет весь ход рассказываемой истории. Такое повествование хоть и хорошо и убедительно звучит, но не имеет ничего общего с реальностью. В действительности, оказываясь в той или иной ситуации, мы никогда не знаем чем она завершится. Мы захвачены ею, наши мысли и чувства направлены на окружающие нас предметы. То, что последует за этим вот моментом, неизвестно. Продолжение может быть совершенно неожиданным. Но когда, спустя время, мы передаем кому-либо ряд прожитых событий, заключая в этой цепочке определенный смысл, мы пытаемся наделить реальность той идеей, которая изначально нами не подразумевалась, а следовательно, говорим неправду. Исходя из подобных убеждений, герой Сартра старается не продумывать до конца соображения, приходящие к нему в голову, и позволяет им «оставаться хлопьями тумана». Гораздо важнее для него непосредственно предаться плотной ткани происходящего в нем и вокруг него. Именно поэтому физические ощущения -запах,

вкус, осязание - становятся более достоверным фактором, подтверждающим подлинность его существования. Антуан Рокантен входит в прямое взаимодействие с действительностью, минуя старый, давно проверенный способ, когда в первую очередь необходимо было осознать причину и цель происходящего. В результате этой перемены его существование становится более шатким, лишается твердой опоры, которую мы создаем себе с помощью постоянного толкования событий прошлого и выбора направления каждого следующего шага.

Непрестанно наблюдая за собой и другими, герой Сартра отринул все, что казалось ему недостаточно достоверным; всевозможные идеи и ценности. Он оставил себе лишь то, что является неотъемлемой данностью, что присуще всем и всему и не зависит от нашего отношения, - это существование. Мы можем даже не любить, не хотеть, ни во что не ставить подобное преимущество, но мы не способны отрицать его. Именно это является для нашего героя основным критерием подлинности и объективности его открытия. Простой факт существования оказывается бесконечно значительнее и полнее любых целей и теорий, которые мы предписываем нашей жизни.

Чистое «есть» - это такое мерило, которое полностью уравнивает, а следовательно, и обесценивает все вещи. Дерево, здание, моя рука - все это в равной степени есть. И это озарение постепенно опустошает Рокантена. В его «есть» гораздо больше проявляет себя реальность «нет». Нет индивидуальности, нет красок, форм, нет воли. Его Я проявляется в желании: «Я не хочу, чтобы это было». Я противопоставляется существованию. Между мной и бытием возникает пропасть - ничто. В бытии вещей, напротив, нет никаких пустот. Но человеку не дана эта непрерывность бытия. В своем философском труде «Бытие и ничто» Сартр вводит такие обозначения, как «бытие в себе» и «бытие для себя». «Бытие в себе» - это сплошной, нерасчлененный поток, который обнаруживается в вещах. Человеку могло бы быть присуще «бытие в себе» только в том случае, если бы он не имел способности что-либо осознавать. Сознание переводит реальность в «бытие для себя», прерывая, таким образом, бытие и образуя ничто. Следуя за мыслью Сартра, мы можем сделать вывод, что Я содержит в себе своего рода «дыру», в которую проваливается мир бытия. Но вся парадоксальность Сартра состоит в том, что эта «дыра», это человеческое ничто обладает большей жизненностью, нежели само в себе цельное и плотное «бытие в себе».

Любой человек всегда и повсюду ставит разного рода вопросы:

Вопрос, исходящий от вопрошающего, который сам мотивируется в своем бытии как вопрошающий, отрывается от бытия. Он является, стало быть, по определению человеческим процессом. Человек, представляется, следовательно, по крайней мере, в этом случае, бытием, которое осуществляет возникновение Ничто в мире, поскольку он сам поражен небытием с этой целью .

Итак, все, что творит, все, что делает человек, имеет форму вопрошания, и это вопрошание является привилегией сугубо человеческой. И оно было бы невозможно без этой великой «дыры» в человеке, без ничто. Многое объединяет человека с миром животных, камней, растений. В предельном смысле человека объединяет со всем этим нечеловеческим миром - бытие. Но, человеческое

в человеке, его вопрошание, опрашивание мира проистекает из ничто. Поэтому Сартр без всяких обиняков заявлял, что в каждом из нас, людей, - дыра величиной с Бога.

Но Сартр далек от оптимизма и утверждающего посыла человека веры. «Дыру величиной с Бога», по-Сартру, нечем заполнить. Человек, достигая предела своих возможностей, испытывает «тошноту». В ней он вопреки всем своим желаниям и привязанностям, с сартровских позиций, становится максимально честным по отношению к себе и к миру. Антуан Рокантен, ощутив «тошноту», осознает свое неизбывное одиночество, оказывается изгоем. «Бытие для себя» может порождать разные реакции у человека: от восторга до враждебности. Но «бытие в себе», которое неожиданно показывает себя в самых обыденных вещах, вызывает глубинное отторжение, т. е. «тошноту».

Парадоксально, но, по Сартру, человек в своем фундаментальном проекте стремится стать «бытием в себе» и «бытием для себя» одновременно, т. е. «стать Богом», говоря языком Сартра. Пусть он и полагает это невозможным, «тщетной страстью». Рокантена «бытие в себе» отталкивает, вызывает отторжение, «тошноту». А почему же именно «тошноту»? Потому лишь, что реальность человека в понимании Сартра несет в себе ничто, и это человеческое ничто не способно ассимилировать «бытие в себе». Как демонстрирует Сартр в романе «Тошнота», привлекая художественные средства, бытие в себе - это смерть для человеческой реальности.

И здесь Сартр находит иную возможность интенсивной и подлинной жизни для человека. Это возможность героического самоутверждения. Конечно, познав подлинность существования, Антуан Рокантен увидел в окружающем его мире и в себе самом абсурдность и случайность. Существование не зависит от воли и личного выбора. Оно непрестанно засасывает и навязывает себя человеку. Но способность сделать выбор и понести за него ответственность - это единственное, что вырывает человека из слепого потока жизни и дает ему опору. Антуан Рокантен прозревает пустоту, покоящуюся в глубине всеобщего движения. Но это его более не страшит. Теперь эта пустота не является синонимом смерти, напротив, она всецело проникнута жизнью. В то время как бытие в себе выступает в качестве силы, не сулящей человеку ничего, кроме смерти. Тут есть противоречие, которое в мире Сартра нуждается в героическом разрешении. Вопрос только, какой из путей героического самоутверждения выберет человек. Этот выбор, разумеется, произволен.

В самом конце романа Сартр находит возможность героического выхода в человеческой способности уйти из порочного круга существования, увековечив себя в музыке или литературе. Мы, читатели Сартра, вправе спросить: почему так, а не иначе? Но это дело вкуса. Антуан Рокантен, наверно, как и сам Жан Поль Сартр, особенно ценил музыку и литературу. И Рокантена так же страшили и отталкивали вера и Бог.

В конечном счете философия Сартра предоставляет лишь две возможности выхода из ситуации экзистенциального отчаяния: героическое самоутверждение или утверждение человека в вере. Поскольку на веру Сартр не решается, остается один путь - героическое самоутверждение. А уж каким будет этот героизм, в каком жизненном обличье он проявит себя - это вопрос произвола.

Потому-то Сартру и нужно прибегнуть к форме художественного слова и ему нужен персонаж вроде Антуана Рокантена, который выбирает свой путь в мире героического самоутверждения. Сартр как философ не может позволить себе такой произвольности, а вот Сартр-писатель имеет на это полное право. Здесь художественное слово органично дополняет философскую мысль.

Так что же это за мысль, что это за категория, которая так органично проявляется в аллегорическом пространстве романа, оставаясь столь проблематичной в пределах строго философской логики? Это категория «бытие в себе». В философских произведениях Сартра «бытие в себе» выступает сплошной, абсолютной, бесконечной и предельно сжатой реальностью. «Бытие в себе» не содержит никаких пустот, никакого ничто. Человеческая реальность, напротив, раскрывается благодаря существованию пустоты, ничто. Человек - это «бытие для себя», но не «бытие в себе». Отношение к «бытию в себе» у человека возможно двояким образом: с одной стороны, «бытие для себя» не самостоятельно, но есть на основе «бытия в себе»; с другой - «бытие в себе» выступает, по Сартру, в качестве «фундаментального проекта», существующего в каждом человеке. Отсюда, самым неожиданным образом, в философии Сартра появляется идея Бога. Бог есть фундаментальный проект человека, желающего стать «бытием в себе», обрести его твердость и плотность, но в то же время остаться сознающим себя «бытием для себя». По мысли Сартра, этот проект невозможно воплотить, и «бытие в себе» для человеческой реальности остается закрытой реальностью.

Однако в художественном пространстве романа Сартр предпринимает именно то, что считает недостижимым в пространстве философской логики. В опыте Антуана Рокантена в обыденном мире «бытия для себя» начинают проступать черты «бытия в себе». Но, странное дело, эти черты «бытия в себе» оказываются вовсе не схожими с божественной реальностью. Зато близость к инфернальному началу тут проступает с достаточной ясностью. Почему же так странны, так страшны и неприятны для Антуана Рокантена вполне обыденные вещи, которые неожиданно обнаружили свою «первоначальность», т. е. «бытие в себе»? Да потому, как мы уже сказали, что «бытие в себе» выступает как смерть человеческой реальности. И в художественных образах Сартр дает понять и увидеть, что некоторую часть этой смерти человек способен в себе удержать. Здесь Сартр остается верным Гегелю, который в «Феноменологии духа» писал:

Смерть, если мы так назовем упомянутую недействительность, есть самое ужасное, и для того, чтобы удержать мертвое, требуется величайшая сила. Бессильная красота ненавидит рассудок, потому что он от нее требует того, к чему она не способна. Но не та жизнь, которая страшится смерти и только бережет себя от разрушения, а та, которая претерпевает ее и в ней сохраняется, есть жизнь духа. Он достигает своей истины, только обретая себя самого в абсолютной разорванности. Дух есть эта сила не в качестве того положительного, которое отвращает взоры от негативного, подобно тому как мы, называя что-нибудь ничтожным или ложным, тут же кончаем с ним, отворачиваемся и переходим к чему-нибудь другому; но он является этой силой только тогда, когда он смотрит в лицо негативному, пребывает в нем .

Далее Гегель проговаривает совершенно невероятную вещь: «Это пребывание и есть та волшебная сила, которая обращает негативное в бытие. Это сила есть то же самое, что выше было названо субъектом» . То есть «тошнота» Рокантена - это та грань, за которой он уже не способен принимать в себя «бытие в себе» в качестве смерти. «Тошнота» - это сигнал, что «волшебные силы» Антуана как субъекта на исходе. На этой границе и проявляет себя, совершенно неожиданно для творчества Сартра, инфернальное. Скажем, в русской литературе существует описание инфернального и близкое к рокантеновскому опыту, и одновременно крайне от него далекое. Это опыт провинциального школьного учителя Ардальона Борисовича Передонова из «Мелкого беса» Федора Сологуба. В отличие от Антуана Рокантена, «волшебная сила» субъективности Передонова совершенно минимальна. Настолько минимальна, что практически стремится к нулю. Поэтому-то «тошнота», или, говоря сологубовским языком, «мерзость и грязь», становится едва ли не самой сущностью сознания Передонова.

Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвляющим аппаратом. Всё доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь .

Поразительно, но сознание Передонова порою совершенно не отличается от окружающих его предметов, для него характерно тупо уставиться в стол или стену, неважно во что. Но ощущение «мерзости» все же свидетельствует, что самый минимум человеческой реальности присутствует в Передонове. Он не может просто быть деревом или стулом. Но и к рокантеновской рефлексии он не способен. Это как раз и указывает на то, что Рокантен бесконечно более человечен, нежели Передонов. Но и в тупом сознании Передонова вещи не просто мерзостны, они, так же как и у Рокантена, проявляют свою страшную, буквально инфернальную, сторону. Поскольку Передонов мелок, то и бес его мелок, но от этого ничуть не менее омерзителен и страшен. По мере развертывания внутренней драматургии романа «Мелкий бес» охват субъективности Передонова настолько сужается, что весь страх и омерзение сосредотачивается вокруг уже чисто инфернального существа - некой безликой недотыкомки.

Откуда-то прибежала удивительная тварь неопределенных очертаний, - маленькая, серая, юркая недотыкомка. Она посмеивалась, и дрожала, и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро ускользала, убегала за дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась, - серая, безликая, юркая .

У Антуана Рокантена был свой самый страшный опыт:

Когда мне было восемь лет и я играл в Люксембургском саду, был один такой человек - он усаживался под навесом у решетки, выходящей на улицу Огюста Конта. Он не говорил ни слова, но время от времени вытягивал ногу и с испугом на нее смотрел. Эта нога была в ботинке, но другая в шлепанце. Сторож объяснил моему дяде, что этот человек - бывший классный надзиратель. Его уволили в отставку, потому что он явился в классы зачитывать отметки за четверть в зеленом

фраке академика. Он внушал нам невыносимый ужас, потому что мы чувствовали, что он одинок. Однажды он улыбнулся Роберу, издали протянув к нему руки, - Робер едва не лишился чувств. Этот тип внушал нам ужас не жалким своим видом и не потому, что на шее у него был нарост, который терся о край пристежного воротничка, а потому, что мы чувствовали: в его голове шевелятся мысли краба или лангуста. И нас приводило в ужас, что мысли лангуста могут вращаться вокруг навеса, вокруг наших обручей, вокруг садовых кустов .

Как видим, этим школьным надзирателем - «лангустом» вполне мог бы быть Передонов, если бы его безумие протекало медленнее. Да он уже и был таким существом: внешне человеком, внутри «лангустом или крабом».

И краб, и лангуст - вполне законные части природного мира. Не так-то и просто оторвать их от плотного массива «бытия в себе». Но они же становятся представителями смерти, врываясь в качестве автономных от человеческой реальности элементов в сознание человека. Так полагал Сартр.

ЛИТЕРАТУРА

1. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. - М., 2000.

2. Сартр Ж.-П. Бытие и Ничто. - М., 2012.

3. Сартр Ж.-П. Тошнота. - М., 2010.

4. Сологуб Ф. К. Мелкий бес. - М., 1989.

Введение

Экзистенциализм - философское течение девятнадцатого-двадцатого веков, которое выдвигает на первый план абсолютность человеческой свободы и пытается всерьез разобраться с последствиями этого факта для повседневной жизни людей, - эта традиция чаще всего ассоциируется с именем Жана-Поля Сартра. Энциклопедии называют его философом и писателем, но такое определение не безупречно. Философ Хайдеггер считал его скорее писателем, чем философом, а вот писатель Набоков, напротив, скорее философом, нежели писателем. Но все, пожалуй, согласились бы с емким определением - "мыслитель". Экзистенциальное направление в психологии и психотерапии, за последние полвека завоевавшее огромную популярность, восходит к его представлениям о природе и назначении человека.

Жан-Поль Сартр приобрел известность после публикации своего первого романа "Тошнота" в 1938 году. До этого времени он изучал и преподавал философию, публиковал первые свои философские работы - и усиленно трудился над романом, считая это занятие главным для себя. Он прожил долгую жизнь и написал множество произведений, многие из которых были изданы только после его смерти. В романе "Тошнота" Сартр выразил свою философскую концепцию, свою версию экзистенциализма, которую он в отличие от многих считал оптимистичной, писатель подчеркивал значение свободы, трудности, которые она привносит в существование человека, и шансы, позволяющие их преодолеть. Сартр изображает борьбу каждого человека, пытающегося справиться с существованием. "Тошнота" оказывается частью этой борьбы.

Философия экзистенциализма в романе Ж.-П. Сартра "Тошнота"

"Тошнота" воздействует на читателя с первых мгновений прочтения, и даже до него. Эко утверждал, что название никак не должно быть связано с текстом, дабы не смущать читателя и не пускать его креативную ассоциативную деятельность в определённом направлении. В данном же случае, смутное, неспокойное ощущение, навеваемое названием, необходимо. Оно создает тот начальный толчок, который, с первых же строк, подхватывается текстом и несет чувства (не мысли, именно чувства!) читателя к тому самому ощущению тошноты, которое необходимо испытать, чтобы в полной мере понять автора, понять его мысли. Одна из характерных особенностей данного текста - это то, что все основные философские рассуждения, все мысли, высказываемые автором, расположены в тексте сразу за точками чувственного воздействия, вызывающими необходимое состояние у читателя и вводящие его в тесный эмоциональный контакт с героем, что позволяет, вслед за чувствами, ощутить, как свои, его мысли, проблемы, которые его волнуют, позволяет ощутить важность и ненадуманность этих проблем.

Роман представляет собой дневник Рокантена, причиной возникновения которого послужила его своеобразная "болезнь". Болезнь подступала к Рокантену исподволь, то накатываясь, то отступая, пока не разыгралась вовсю. Началось с того, что даже нельзя и назвать событием. "В субботу мальчишки делали "блины", и я хотел вместе с ними кинуть камешек в море. Но тут я остановился, уронил камень и пошел вон. У меня, должно быть, был потерянный вид, потому что мальчишки смеялись мне в спину". Рокантен испытал странное чувство страха, "какую-то тошноту в руках".

Что произошло с героем? У него исчезло целостное восприятие мира; предметы утратили свой привычный, "ручной" характер, свою соразмерность с человеческими представлениями о них. "Экзистенция неожиданно раскрылась. Она потеряла безобидный вид абстрактной категории, разнообразие предметов, их индивидуальность оказались только видимостью, наружным блеском. Когда блеск исчез, остались чудовищные, дряблые, беспорядочные массы, голые массы, устрашающие своей непристойной наготой". И я - вялый, ослабленный, непристойный, обуреваемый мрачными мыслями - я тоже был лишний".

Вывод о том, что он - "лишний", невольно подводит героя к мысли о самоубийстве и оказывается наиболее драматическим моментом его откровения, однако герой неожиданно находит спасительную лазейку, в которую устремляется с проворностью ящерицы: "Я смутно мечтал о своем уничтожении, чтобы ликвидировать по крайней мере одну из излишних экзистенций. Но моя смерть была бы также излишней. Излишним был бы мой труп, излишней - моя кровь на этих камнях, среди этих растений... я был лишним для вечности".

Познание "излишества" своего существования ведет героя не к смерти, а к открытию "фундаментальной абсурдности" бытия, определенной главным образом тем, что "экзистенция не есть необходимость". Тех, кто хоронится от этих истин, полагая, что имеет особые права на существование, Рокантен шельмует словом "мерзавцы". Жизнь "мерзавцев" также бессмысленна, они также "лишни", ибо любое человеческое существование напоминает "неловкие усилия насекомого, опрокинутого на спину".

Любовь - испытанное средство спасения героя от метафизического "невроза". Сартр предложил Рокантену проверить его на себе. У рыцаря "тошноты" некогда была возлюбленная, Анни, с которой он расстался, но к которой сохранил самые нежные чувства. Она живет по другую сторону Ла-Манша. Анни - второстепенная актриса лондонского театра. Когда Рокантен заболел "тошнотой", мысли об Анни стали нередко его посещать. "Я хотел бы, чтобы Анни была здесь", - признается он в дневнике. Встреча в парижском отеле вызвала у героя меланхолическое чувство ностальгии по прежним временам, которое тем больше усиливалось, чем больше он понимал, что прошлое не возвратить. Духовная жизнь, или, вернее, духовное небытие, Рокантена и Анни имеет много общих черт. Можно было бы даже сказать, что Анни - двойник Рокантена в женском обличий, если бы из их разговора не выяснилось, что скорее Рокантен следовал за Анни по пути постижения "истины", нежели наоборот. Анни живет, окруженная умершими страстями. Приехавшему "спасаться" Рокантену, оказывается, нужно "спасать" самому, но - "что я могу ей сказать? Разве я знаю причины, побуждающие жить? В отличие от нее, я не впадаю в отчаяние, потому что я ничего особенного не ждал. Я скорее... удивленно стою перед жизнью, которая дана мне ни для чего".

Рокантен возвращается в Бувиль. В атом тягучем портовом городе его охватывает чувство бесконечного одиночества. "Мое прошлое умерло. Г-н Рольбон умер (Рокантен забросил работу над книгой. - В. Е), Анни возникла только для того, чтобы отобрать у меня всякую надежду. Я один на этой белой улице, которую окружают сады. Одинокий и свободный. Но эта свобода несколько смахивает на смерть".

"Тошнота" породила не только новые отношения Рокантена с деревьями, фонтанами или клочками бумаги на улице. Она поставила его в новые отношения с людьми, выработала новый взгляд на них. Сущность новизны раскрывается в разговоре Рокантена с Самоучкой, который приглашает героя вместе пообедать в ресторане.

Самоучка - знакомый Рокантена по библиотеке - проводит время за чтением книг по гуманитарным наукам. Он похож на склад отброшенных Сартром "иллюзий". Его тезис предельно прост: в жизни есть смысл, потому что "ведь есть люди". Человек для Самоучки - ценность аксиомная, не допускающая сомнений. Ради служения этой ценности Самоучка записался в социалистическую партию, после чего его жизнь стала праздником: он живет для других. Опровержение этого тезиса в романе идет за счет иронического отношения к идеальной модели человека - ценности, которой противопоставляется реальный, "каждодневный человек". Рокантен отвергает гуманистические абстракции, но: "Я не совершу глупости, сказав о себе, что я "антигуманист". Я не гуманист, вот и все". В конце концов разговор о гуманизме вызывает у героя настоящий кризис, его трясет: пришла Тошнота. Тошнота, посетившая его - это состояние, в котором сочетаются утрата ориентиров, дурнота и даже отвращение, обусловленные сознанием неопределенности, характерной для фундаментальной жизненной ситуации человека. В основе этой ситуации кроется изначальная свобода.

Со временем Рокантан понял, что тошноту вызывает по большей части его чувство свободы. И действительно, наше существование обрекает нас на свободу. Никем не спрошенные, мы вброшены в жизнь - нам приходится жить вместе с другими и для других - и мы формируем ее сообразно своему выбору. Однако Рокантан отнюдь не в восторге от такой свободы - он воспринимает ее как тяжкое бремя. Пусть даже свобода допускает творчество - Рокантан осознал, что тошнота, вызванная борьбой за то, чтобы совладать с существованием, всегда будет где-то поблизости. Даже обузданная, подавленная или на время забытая тошнота нахлынет вновь и потребует от него заново определить свое отношение к альтернативам, вставшим перед ним.

Рокантен находится в в состоянии отчуждения от мира людей - это хорошо отражено в одном из эпизодов романа. Наблюдая как-то под вечер с вершины холма за людьми, идущими по улицам Бувиля, любящими свой "прекрасный буржуазный город", Рокантен ощущает, что принадлежит к "другой породе", и ему даже противно подумать о том, что снова, спустившись, он увидит их толстые, самоуверенные лица. Бувильцы свято верят в незыблемость законов бытия, воспринимая мир как данность, не терпящую никаких трансформаций. Эта уверенность в мире порождает социальную и бытовую устойчивость: "Они составляют законы, пишут популистские романы, женятся, совершают высшую глупость, производя детей". Но Рокантен знает: нынешняя форма существования природы лишь случайная привычка, которая может измениться, как мода на шляпы с лентами. Мир нестабилен, он обладает лишь видимостью стабильности, и Рокантен не без удовольствия рисует картину измены мира своим привычкам. Измена будет жестокой и неожиданной. Мать с ужасом увидит, как сквозь щеки ее ребенка прорастают новые глаза; у скромного обывателя язык превратится в живую сороконожку, шевелящую лапками, или иное: однажды поутру он проснется и обнаружит себя не в теплой уютной кровати, а на голубоватой почве чудовищного леса с фаллообразными деревьями, устремленными в небеса, и т.д.

Герой признается в собственном бессилии что-либо изменить, предотвратить, спасти. К тому же непонятно, зачем пробуждать людей, выводить их столь радикальными средствами из летаргического сна, если им будет нечего друг другу поведать, если их немедленно парализует чувство одиночества. Цели рокантеновского бунта сугубо негативны.

При всем том положение героя на холме, над бессмысленно суетящимися жителями Бувиля, весьма символично и отвечает представлениям Рокантена о его положении в мире. Сначала Рокантен отвернулся от человекобожеских идей как никуда не годной иллюзии. Теперь же холодное отчаяние, добытое в результате очищения от всех иллюзий, дарит ему чувство превосходства над не посвященными в орден "тошноты". Чувство превосходства - да ведь это целый капитал! Во всяком случае, оно настолько весомо, что Рокантен уже может жить на проценты с него. Рокантен верит, что "тошнота" является безошибочным критерием для проверки любого движения души. Эта вера превращает его в догматика отчаяния, и, как всякий иной, догматизм "тошноты" лишает его свободы. Вот почему любое не зависимое от "тошноты" проявление чувства воспринимается им как неподлинное, лживое, и он поспешно устремляется на его разоблачение. Он не может не спешить: из рыцаря он превращается в жандарма "тошноты".

Преданность Рокантена "тошноте" к концу книги читатель воспринимает как субстанциальную черту героя: герой дает на это все основания. Решившись в конечном счете перебраться в Париж из невыносимого Бувиля, Рокантен в последний раз заходит в кафе и там чувствует окончательное примирение с "тошнотой", "скромной, как заря". До окончания книги - пять страниц, и читатель пребывает в полной уверенности, что ничто не способно изменить мировоззренческую позицию героя. И вдруг - полная неожиданность. Происходит грандиозный coup de theatre, который является словно из авантюрного романа. Нет, дверь кафе не отворилась, Анни не вошла и не бросилась Рокантену в объятья. Собственно, того, что произошло, не заметил никто, кроме самого Рокантена. Внешне все осталось на своем месте, фаллообразные деревья не проросли сквозь пол. Но Рокантен втихомолку совершил предательство: он изменил "тошноте".

Измена произошла вроде бы по ничтожному поводу. Ее вызвала любимая Рокантеном мелодия американской джазовой песенки, которую Мадлен завела на граммофоне в честь отъезжающего клиента. Вслушиваясь в хорошо знакомую мелодию, Рокантен вдруг обнаруживает, что мелодия не существует, ее нельзя "схватить", разбив пластинку; она вне вещей, вне неимоверной толщи экзистенции, в ней нет ничего лишнего, это все остальное - лишнее по отношению к ней. Она не существует - она есть. И благодаря ее непредметному бытию спасены двое: американский еврей из Бруклина, ее сочинивший, и негритянская певица, ее исполняющая. Благодаря созданию песенки "они очистились от греха существования". Рокантена охватывает радость. "Значит, можно оправдать свое существование? Совсем немножко? Я чувствую себя ужасно оробевшим. Не то что у меня много надежды. Но я похож на совершенно замерзшего человека, совершившего путешествие по снежной пустыне, который неожиданно вошел в теплую комнату".

Но каким образом намерен Рокантен "оправдать свое существование"? Среди путей к "оправданию" идея написать роман представляется ему наиболее соблазнительной и реальной. Написать роман, который был бы "прекрасный и крепкий, как сталь", и который "заставлял бы людей стыдиться своего существования". Рокантен мечтает о том, что у него появятся читатели, которые скажут о романе: "Его написал Антуан Рокантен, рыжий тип, который шатается по кафе", - и они будут думать о моей жизни, как я думаю о жизни негритянки: как о чем-то драгоценном и наполовину легендарном".

При этом героя вполне законно волнует вопрос о собственной одаренности: "Если бы я был только уверен, что у меня есть талант..." Ну, а если талант отсутствует? По Рокантену, спастись может только создатель произведений искусства, потребителю в спасении отказано. Рокантен иронизирует над теми, кто ищет утешения в искусстве, "как моя тетушка Бижуа: "Прелюдии Шопена мне были таким подспорьем, когда умер твой бедный дядюшка".

Рокантен явно поторопился объявлять о возможности "спасения": история его "воскресения", описанная на последних страницах романа, в самом деле явилась историей неудачи. Рокантен не спасся - он спасовал перед собственным честолюбием, о существовании которого мы стали подозревать, когда он поднялся на вершину холма: уже тогда "тошнота" являла собой знак избранничества. Но высоты холма ему не хватило. Он захотел встать над "тошнотой", и в этом порыве выразился "скачок" (вон из абсурда) в сторону некоего эстетического варианта ницшеанской концепции "сверхчеловека".

"Тошнота" - гениальное произведение во всех отношениях. Автору присущ великолепный язык, удивительная образность, потрясающая способность точного и понятного выражения глубочайших идей и осмысления действительности, увлекательная сюжетная линия. Повествование настолько эмоционально вовлекает в процесс переживаний героя, что, начинаешь ощущать это даже на физическом уровне. Лично я под впечатлением от этой книги даже умудрился начать заболевать... правда вовремя одумался... :)

Но для меня это произведение стало, прежде всего, гениальным художественным описанием поэтапного процесса потери души. Главный герой, Антуан Рокантен, очень умный, образованный и талантливый человек утрачивает сначала все функции, присущие душе, все душевные качества - любовь, сочувствие, сострадание, симпатии... Даже самые близкие ему люди, даже те немногие, с кем когда-либо его сводила близко судьба не вызывают в нем больше никакого интереса и чувств. Раньше он много путешествовал и путешествия были для него способом жить, ощущать радость от жизни, испытывать полноту бытия и счастье. Но все это куда-то ушло, он осел в небольшом французском городке Бувиле, где ведет неприметное и унылое существование.

А начинается все с простой усталости от жизни и всего живого. Герой говорит - что он “по горло сыт одушевленными предметами, собаками, людьми, всеми этими самопроизвольно шевелящимися мягкими массами”. Но вскоре простая усталость переходит в иное, более тяжелое состояние. В определенные моменты он начинает ощущать тошноту. Тошноту от собственного существования, от себя самого. И причиной этих приступов становится отвратительное впечатление от глубокого постижения мира без чувств, без любви... словом - без души. Вкус мертвого мира оказывается омерзительным и тошнотворным.

Герой переживает собственное существование, как существование тела и ума. Он постоянно тяготится собственным телом и собственными мыслями. Это одиночество в хаосе неживой материи. Тело и ум без души одиноки, их ничто больше не связывает с окружающим миром, с окружающими людьми. Только душа способна осуществить эту связь. Только чувства делают существование жизнью.

Неудивительно, что в какой-то момент появляется нож, царапающий руку, неудивительно, что героя начинают преследовать страхи и навязчивые идеи. Неудивительно, что его внимание особо привлекает заметка в газете об убийстве, и также неудивительно, что впоследствии он признает “родственной душой” даже гомосексуалиста Самоучку, рассуждения которого у него вызывают все ту же тошноту. Антуан становится таким же одержимым маньяком, отчужденным от жизни и общества, как убийца маленькой девочки из газетной заметки. Нет, его разум еще работает четко и слаженно. Он еще способен погружаться в такие интеллектуальные глубины, которые нормальным людям практически недоступны. Но в этой чрезмерности способностей чувствуется сильнейший надрыв. Герой не управляет своими состояниями. Он находится во власти болезненной одержимости. Неслучайно сумасшедших называют - “душевнобольными”. Утрата души - это и есть душевная болезнь. И герой романа в самом прямом смысле является таким душевнобольным.

Сам Сартр годами позже, характеризуя человека, очень точно замечает, что “у человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет ее как может”. Именно этим отказом от Бога и Его Закона можно охарактеризовать сартровский атеистический экзистенциализм. Это система, в которой человек рассматривается в искусственной среде, в отрыве от мира и Бога и вполне закономерно, что дыра, образовавшаяся в его душе, начинает заполняться страхами, ненавистью и навязчивыми идеями, сопровождаемыми ужасными видениями. Душа - есть сосуд любви и когда любовь уходит, ее место начинает заполнять что-то другое. Человек в таком состоянии видит мир в совсем ином цвете. Мир для него становится серым пятном, оскоминой, глупостью, тошнотой, а то и многоруким божеством, каждая из рук которого вооружена острой саблей. Такой человек не имеет шансов на счастье. Он обречен на неудачи, болезни и одиночество.

Вместе с утратой души герой романа теряет и смысл жизни, точнее смысл существования, поскольку у жизни всегда есть смысл, и для того, чтобы смысл был - нужно не существовать, а жить. Он начинает с издевкой смотреть на окружающих, критикуя их никчемность и бессмысленность совершаемых ими действий. Он обвиняет молодую пару за то, что те "несколько раз в неделю ходят на танцы и в рестораны выделывать на глазах у публики свои маленькие ритуальные, механические па…", он обвиняет сидящих в ресторане за то, что они "с самым серьезным видом восседают на своих местах и едят", а после уточняет, что они "не едят - они подкрепляют свои силы, чтобы успешно выполнять лежащие на них обязанности"... "Каждый из них занят каким-то крохотным делом, которое никто не мог бы делать успешнее. Никто не может успешнее вон того коммивояжера распродать зубную пасту «Сван». Никто не может успешнее этого интересного молодого человека шарить под юбкой своей соседки." Все эти люди тешат себя мыслью, что "жизнь приобретает смысл, если мы сами придаем его ей". В соответствии с их философией "сначала надо начать действовать, за что-нибудь взяться. А когда потом станешь размышлять, отступать поздно - ты уже занят делом." По мнению героя романа "это и есть та самая ложь, которой себя постоянно тешат коммивояжер, молодая чета и седовласый господин".

Помимо такой “бессознательной” и “растительной” жизни Антуан критикует гуманизм, как осознанную жизненную позицию не ради самой жизни, но ради людей. Герой называет эту позицию путем души, "да только одной души тут мало" по его мнению. Он выводит целую классификацию различных видов гуманизма, издевательски называя один провинциальным, другой зрелым и имеющим неуклюжую мощь, но путающимся в своих могучих крыльях, третий радикальным, четвертый - ангельским... и саркастически обвиняет все эти виды гуманизма в различных грехах.

В завершении своих рассуждений он утверждает, что “в существовании нет никакого, ну ни малейшего смысла” и ничто не способно его оправдать.

Интересно, что герой романа время от времени улавливает и даже понимает знаки, которые ему подает жизнь. К примеру, в музее Бувиля он рассматривает картину некоего Ришара Северана (вероятно, намек на Петера Северина Кройера) “Смерть холостяка”, на которой “голый до пояса, с зеленоватым, как это и положено мертвецу, торсом, холостяк лежал на смятой постели. Скомканные простыни и одеяла свидетельствовали о долгой агонии... На полотне служанка, прислуга-любовница, с чертами, отмеченными пороком, уже открывала ящик комода, пересчитывая в нем деньги. В открытую дверь видно было, что в полумраке поджидает мужчина в фуражке, с приклеенной к нижней губе сигаретой, у стены равнодушно лакала молоко кошка. Этот человек жил только для себя. Его постигла суровая и заслуженная кара - никто не пришел закрыть ему глаза на его смертном одре”. Антуан понимает, что эта картина является последним ему предупреждением - еще не поздно, он еще может вернуться. Он отмечает, что в салоне на стенах висит полтораста с лишним портретов и “ни один из тех, кто изображен на этих портретах не умер холостяком, ни один не умер бездетным, не оставив завещания, не приняв последнего причастия. В этот день, как и в прочие дни, соблюдая все приличия по отношению к Богу и к ближним, эти люди тихонько отбыли в страну смерти, чтобы потребовать там свою долю вечного блаженства, на которое имели право. Потому что они имели право на все: на жизнь, на работу, на богатство, на власть, на уважение и в конечном итоге - на бессмертие”.

Но, вместо того, чтобы “подвергнуться лечению”, герой обходится легкой головной болью, которая начинается у него всякий раз при посещении музея.

Приступы тошноты Антуана сопровождают его особые психические состояния, в которых он постигает суть мира, точнее суть наполняющих мир предметов и явлений, поскольку единства мира он не видит. В этих состояниях он испытывает самые настоящие откровения. Он начинает по-другому видеть окружающее и, наконец, по-своему понимает суть существования. Существование теперь в его представлении - это не "пустая форма, привносимая извне, ничего не меняющая в сути вещей". Существование - это сама суть и плоть вещей. Он уверяется, что "разнообразие вещей, пестрота индивидуальности были всего лишь видимостью, лакировкой", покрывающей самое главное. Но вдруг "лак облез, остались чудовищные, вязкие и беспорядочные массы - голые бесстыдной и жуткой наготой". И порядок для него в мире исчезает, все превращается в хаос. Все эти предметы начинают мешать герою. Они уже существуют не так "скупо" и "абстрактно", как раньше, они начинают существовать "назойливо". Каштан начинает "мозолить глаза", негромкое журчанье воды в фонтане вливается в его уши и начинает, "угнездившись в них, заполнять их вздохами", ноздри забивает "гнилостный зеленый запах". Вещи начинают выставлять себя напоказ друг другу, "поверяя друг другу, гнусность своего существования" в своей "разомлевшей избыточности". Все тихо уступает и поддается существованию.

И каждый из этих предметов с “безотчетным беспокойством” ощущает себя лишним по отношению к другим. Герой находит единственную связь между предметами, которая состоит в общем для всех качестве излишества. “ЛИШНИЙ - вот единственная связь, какую я мог установить между этими деревьями, решеткой, камнями”. И тут же герой понимает, что и он тоже лишний в этом мире. "И Я САМ - вялый, расслабленный, непристойный, переваривающий съеденный обед и прокручивающий мрачные мысли, - Я ТОЖЕ БЫЛ ЛИШНИМ".

Антуан никак не может найти способ избавления от собственного существования. И, конечно, же он постоянно задумывается о самоубийстве. Герой так часто говорит о смерти, что даже удивительно, что он до конца романа самоубийства так и не совершает. В свое оправдание он говорит, что даже если свести счеты с жизнью, и тем самым истребить хотя бы одно из этих “никчемных существований”, то смерть тоже будет лишней. “Лишним был бы мой труп, моя кровь на камнях, среди этих растений, в глубине этого улыбчивого парка. И моя изъеденная плоть была бы лишней в земле, которая ее приняла бы, и наконец мои кости, обглоданные, чистые и сверкающие, точно зубы, все равно были бы лишними: я был лишним во веки веков". Всякий раз, когда его посещают мысли о смерти, он приходит к заключению, что самоубийство не сможет избавить его от существования.

Но помимо излишества смерти по логике героя, человек, влача безжизненное существование, и без того ощущает себя “живым мертвецом”. Именно так на протяжении повествования себя неоднократно называет Антуан. И это также в некоторой степени доказывает бессмысленность самоубийства, неспособность его избавить героя от существования.

Но по правде говоря, все его аргументы против совершения самоубийства выглядят очень неубедительно. В конце концов можно бы было попробовать, вдруг помогло бы. Экзистенциализм в этом вопросе почему-то перестает быть последовательной философской системой, ведь, убивая муху, раздавливая ее пальцем и “выпуская из ее брюха маленькие белые потроха”, герой всерьез считает, что он оказывает ей услугу.

Дальше в ходе рассуждений и переживаний Антуан находит ключ к собственному Существованию, к своей Тошноте, к своей жизни. И корень этот по его мнению в Абсурдности. Абсурдность существования обретает для него экзистенциальную реальность. Она становится не просто мыслью родившейся в голове, не звуком голоса, а "длинной мертвой змеей у ног", "деревянным змеем", "корнем" или "звериным когтем". Каждый предмет в этом мире становится абсурдным не просто по отношению к какому-то другому предмету или явлению, он обретает абсолютную абсурдность. "Вот хотя бы этот корень - в мире нет ничего, по отношению к чему он не был бы абсурден". Предметы утрачивают свои свойства, они "извергают себя из самих себя", отрицают себя, "теряются в странном избытке". Свойства вытекают из них наружу, отвердевают и сами становясь материальными, и для предметов они являются лишними. Нам кажется, что и "впрямь бывает настоящий синий, настоящий белый цвет, настоящий запах миндаля или фиалки. Но стоит на секунду их удержать, как чувство уверенности и удобства сменяется чудовищной тревогой: краски, вкусы, запахи никогда не бывают настоящими, они не бывают собой, и только собой. Простейшее, неразлагаемое свойство в самом себе, в своей сердцевине, избыточно по отношению к самому себе".

Антуан приходит к выводу, что "существование не является необходимостью". Иными словами, суть его - случайность, существование - это "некая совершенная беспричинность". "Существовать - это значит БЫТЬ ЗДЕСЬ, только и всего; существования вдруг оказываются перед тобой, на них можно НАТКНУТЬСЯ, но в них нет ЗАКОНОМЕРНОСТИ".

Герой также утверждает равенство людей в беспричинности их существования. Некоторые из них, по его словам, знают правду, но пытаются ее скрыть при помощи своей идеи права. "Жалкая ложь - ни у кого никакого права нет; существование этих людей также беспричинно, как и существование всех остальных, им не удается перестать чувствовать себя лишними. В глубине души, втайне, они ЛИШНИЕ, то есть бесформенные, расплывчатые, унылые". Некоторые из людей, по его мнению, поняли эту беспричинность и "попытались преодолеть эту случайность, изобретя существо необходимое и самодовлеющее", то есть, Бога. "Но ни одно необходимое существо не может помочь объяснить существование: случайность - это не нечто кажущееся, не видимость, которую можно развеять; это нечто абсолютное, а стало быть, некая совершенная беспричинность. Беспричинно все - этот парк, этот город и я сам. Когда это до тебя доходит, тебя начинает мутить и все плывет". Это и есть та самая Тошнота, которая преследует героя романа. Это и есть то самое психическое состояние, в котором возможно испытать подобные переживания.

Существование, опыт которого получает герой романа, неподвижно и безжизненно. Это искусственная и шаткая интеллектуальная конструкция, которая не способна ни объяснить, ни опровергнуть жизнь, счастье, любовь, Бога... Она открывается лишь в болезненном помешательстве изнуренного рассудка человека утратившего душу, любовь, веру, радость и смысл жизни. Такое существование противоположно жизни и воспринимается лишь в разреженном времени, в бездействии, без красок и с застывшим взглядом, как снимок на черно-белой фотокарточке. Прекрасно его описывает в своем дневнике сам герой - "Время остановилось маленькой черной лужицей у моих ног, ПОСЛЕ этого мгновения ничто уже не могло случиться. Я хотел избавиться от этой жестокой услады, но даже представить себе не мог, что это возможно; я был внутри: черный комель НЕ ПРОХОДИЛ, он оставался где был, он застрял в моих глазах, как поперек горла застревает слишком большой кусок. Я не мог ни принять его, ни отвергнуть".

Тошнота проходит у героя лишь с выходом из трансового состояния, с возвращением к жизни, когда механизм времени запускается вновь. Автор описывает это так - "...мне вдруг стало невозможно мыслить существованием корня. Существование пропало, тщетно я повторял себе: корень существует, он все еще здесь, под скамейкой, у моей правой ноги, - это были пустые слова. Существование - это не то, о чем можно размышлять со стороны: нужно, чтобы оно вдруг нахлынуло, навалилось на тебя, всей тяжестью легло тебе на сердце, как громадный недвижный зверь, - или же ничего этого просто-напросто нет". Герой сам описывает выход из этого психического состояния, как счастье, как пробуждение к жизни - "Ничего этого больше не было, взгляд мой опустел, я был счастлив, что освободился. А потом внезапно перед глазами у меня вдруг что-то стало шевелиться и замелькали легкие, неопределенные движения - это ветер потряс верхушку дерева". Мысль о движении заставила героя задуматься о рождении существования, но и трех секунд ему почему-то хватило, чтобы понять, что "движение всегда существует не вполне, оно - переходная ступень, посредник между двумя существованиями". Он не смог уловить "переход" к существованию "на колеблющихся ветках, слепо шаривших вокруг". Из чего он заключает, что "сама идея перехода тоже придумана людьми".

И все же Антуан в ходе своих рассуждений пару раз проговаривается. Однажды он признается, что во всем этом существует еще какой-то "крохотный смысл", который не могут вместить в себя застывшие в своем существовании вещи и который герой все же не в состоянии постичь. Этот "крохотный смысл" его раздражает - он не может его понять и не сможет никогда, проторчи он "хоть сто семь лет возле этой ограды", он признается - "я узнал о существовании все, что мог узнать".

В другой раз он признает, что помимо существования и разомлевшей избыточности есть и другой мир - “в нем сохраняют свои чистые строгие линии круги и мелодии”. Именно в этом мире живет прекрасный регтайм «Some of these days», который Антуан Рокантен в последний раз слушает в “Приюте Путейцев”. Он находит в этой музыке "крупицу алмазной нежности", которая кружит над пластинкой и слепит его. Она не существует, но перед ней стыдно за все существующее, за его обыденность, будничность и разболтанную неприглядность. Даже если разбить патефон и пластинку, до нее не удастся добраться. "Она всегда за пределами - за пределами чего-то: голоса ли, скрипичной ли ноты. Сквозь толщи и толщи существования выявляется она, тонкая и твердая, но когда хочешь ее ухватить, наталкиваешься на сплошные существования, спотыкаешься о существования, лишенные смысла. Она где-то по ту сторону. Я даже не слышу ее - я слышу звуки, вибрацию воздуха, которая дает ей выявиться. Она не существует - в ней нет ничего лишнего, лишнее - все остальное по отношению к ней. Она ЕСТЬ". Антуан чувствует, как под эту музыку что-то робко касается его, он боится шевельнуться, чтобы это не спугнуть. Что-то, что ему незнакомо уже давно, - что-то похожее на радость. "Негритянка поет. Стало быть, можно оправдать свое существование? Оправдать хотя бы чуть-чуть?" Под впечатлением от этой песни он решается написать книгу, в которой хочет описать что-то такое, "что было бы не подвластно существованию, было бы над ним".

В романе герой встречается с еще одним “живым мертвецом”. Это его прежняя девушка Анни, которая была когда-то способна на пылкие страсти, любила и ненавидела. Но теперь она этого не может, для страсти нужны "энергия, любопытство, ослепленность…" Всего этого у нее уже нет. Анни чувствует пропасть между собой и жизнью, которую она уже не в силах перепрыгнуть. Анни существует в окружении своих усопших страстей. И ей противно смотреть на свои вещи. Она приучила себя мельком на них взглядывая понимать, что это за предмет и тут же отводить глаза. Анни рассказывает Антуану о "совершенных мгновениях", которые раньше она испытывала. Она раньше обладала большим искусством создавать эти мгновения из так называемых “выигрышных ситуаций, а теперь утратила эту способность, и чувствует себя “живым метрвецом”.

Герой проводит параллель между своими прежними путешествиями и совершенными мгновениями Анни... их больше нет... “мы утратили одни и те же иллюзии, мы шли одними и теми же путями”. Антуан начинает вновь испытывать прежние чувства к Анни. В нем рождается то чувство, которое возвращает его на какое-то время к жизни. Оно дает ему “короткую передышку”. За все время, занятое мыслями об Анни он ни разу не переживает чувство тошноты. И это закономерно, ведь герой вспоминает свою любовь. Он открывается чистому чувству и переживает единение с человеком, пусть в разрушительных теориях, но все же общность и стремление быть вместе.

Но Анни уезжает в Лондон с каким-то египтянином и Антуан остается один. Ситуация навевает на него размышления о свободе. Но эта свобода вынужденная - герой оказывается обреченным на свободу в одиночестве, без любви, жизни и смысла в реальности мертвой экзистенции. Он чувствует себя совершенно одиноким на белой, окаймленной садами улице. “Один - и свободен. Но эта свобода слегка напоминает смерть”.

Произведение Жан-Поля Сартра "Тошнота" можно без натяжки и надуманности назвать эпохальным. Этот Роман отражает проблему всего современного человечества. То состояние, в котором находится человек сегодня все дальше уходит от способности гармоничной адаптации в мире. "Я узнал о существовании все, что мог узнать" - говорит Антуан в ходе своих рассуждений. И в этом есть удел всего современного способа постижения действительности, это удел современной науки. Современное знание достигло предела своих возможностей. Оно уперлось лбом в стену. И этот предел оно определило себе само, отказавшись от полноты восприятия мира, сузив исследовательский инструментарий. Современный человек в основной массе пребывает в психическом состоянии, которое исключает возможность постижения большего. Он способен на то, чтобы уловить на себе влияние "крупицы алмазной нежности", но тут же он поправляется, что этой "крупицы алмазной нежности" и этого мира, в котором "сохраняют свои чистые строгие линии круги и мелодии" просто не существует, даже несмотря на стыд человека перед этим высшим миром за свое никчемное существование. Этого мира не существует для человека в рамках невежественного и страстного восприятия. Только тогда, когда человек выходит за эти рамки, только тогда, когда реальность души для него обретает значимость - мир вокруг него окрашивается в совсем иные краски. И этот мир неслучайно сейчас для него является сверхъестественным, поскольку он лежит за рамками столь привычной для "нормального" современного человека обыденности.

Виктор Романов

Сочинение

Жан-Поль Сартр (1905-1980) приобрел известность после публикации романа «Тошнота» (1938). До этого времени он изучал и преподавал философию, публиковал первые философские работы - и усиленно трудился над романом, считая это занятие главным для себя.

Решающее значение для формирования философии Сартра имела философия немецкая - феноменология Гуссерля и экзистенциализм Хайдеггера. В начале 30-х гг. Сартр увлекся «интенциональностью» Гуссерля, согласно которой «сознание есть всегда сознание чего-то». Сознание «направлено», а это значит, во-первых, что «объекты» есть, они существуют, они не есть сознание, а во-вторых, что сознание - отрицание, себя утверждающее как отличие от объекта.

Сартр был увлечен феноменологией потому, что увидел в феномене возможность преодоления традиционной коллизии материализма и идеализма, увидел возможность покончить, наконец, с субъективизмом, с «пищеварительной» философией, превращающей вещи в содержимое сознания. «Мы освобождаемся от Пруста», - заявлял Сартр, повторяя, что все «вовне», что все субъективные реакции суть способы открытия мира, что если мы любим, значит, предмет любви содержит в себе достойные любви качества.

Экзистенциалистская философия Сартра полнее всего раскрыта в большом труде «Бытие и ничто» (1943). Одновременно Сартр работал над своими художественными произведениями - вслед за «Тошнотой» над вторым романом «Дороги свободы», сборником новелл «Стена», пьесами «Мухи» и «За запертой дверью». Художественное творчество не прикладывалось к философскому, не иллюстрировало идеи. «Сартризм» вызревал во всех формах разносторонней деятельности, в которых, однако, выделялось искусство, адекватно реализовавшее самую сущность экзистенциализма и убеждение Сартра в том, что реально только индивидуальное. Литература была способом саморегуляции «сартризма», этого конгломерата в его противоречивости и динамике.

Из сути принятой Сартром идеи проистекала необходимость созидания этой идеи в опыте каждой данной личности. Например, личности Антуана Рокантена, героя романа «Тошнота», необычного философского романа. Необычного, поскольку роман не иллюстрирует те или иные идеи, напротив, априорные идеи даже осмеиваются в образе самоучки, который все свое время проводит в библиотеке, где занимается изучением книжной премудрости без всякого смысла, «по алфавиту».

Смысл философский приобретает существование Антуана Рокантена, обыкновенное существование обыкновенного, первого встречного человека. Состояние тошноты обозначает появление такого смысла, знаменует начало превращения «просто человека» в экзистенциалистского героя. Для этого не нужны идеи и чрезвычайные происшествия - нужно, например, не отрываясь смотреть на пивную кружку, что и делает Рокантен. Он внезапно обнаруживает, что мир «есть», что он «вне». «Повсюду вещи», в романе осуществляется натуралистическая каталогизация наличного существования («этот стол, улица, люди, моя пачка табака» и т. п.).

Рокантен избегает рассматривать кружку, ибо испытывает непонятное беспокойство, испытывает страх, испытывает тошноту. Рокантен «подавился» вещами, очевидность их существования наваливается на него невыносимой тяжестью. Существовать - значит сознавать, сознавать наличие вещей и присутствие собственного сознания, которое обретает себя в этом интенциональном акте. Роман написан в форме дневника, пространство книги - пространство данного сознания, ибо все «в перспективе сознания», все возникает в процессе осознания.

Тошнота возникает от того, что вещи «есть» и что они не есть «я». И одновременно оттого, что «я» не есть вещь, оно «ничто». Существование предшествует сущности, сознание «нигилирует» вещи, их преодолевает, без чего оно и не может быть собой. Рокантен улавливает и «бытие» и «ничто», улавливает отсутствие смысла, т. е. абсурдность существования. Отсутствие смысла влечет за собой неоправданность, все начинает Рокантену казаться «излишним»; обычные вещи преобразуются, становятся неузнаваемыми, пугающими. Бога не стало - воцарилась случайность (Сартр задумывал роман о случайности), может реализоваться любая сюрреалистическая причуда.

Осознание абсурдности создает условия для противопоставления сознания миру вещей, так как сознание - это «ничто», постоянный свободный выбор. Сознание - это и есть свобода, тот тяжкий крест, который взваливает на себя герой абсурдного мира. Свобода и одиночество: Рокантен рвет все связи, расстается с любимой женщиной, оставляет занятия историей, покидает мир обывателей, которые не живут, а «ломают комедию».

В первом философском романе "Тошнота" Сартр выводит в качестве героя Рокантена, человека, который отчужден от себя, ведет неподлинное существование, находится не в ладу как с самим с собой, так и с вещами действительности, окружающими его: они давят его своим присутствием и непреодолимой вязкостью. Он говорит: "Предметы не должны касаться… Но они касаются меня, это непереносимо… Я помню хорошо то, что я почувствовал на другой день, когда я был на морском берегу и держал гальку. Это было своего рода отвращение. Как неприятно это было. Это шло от гальки, я уверен в этом, оно прошло от гальки в мои руки… определенный вид тошноты в руках".

В описании многочисленных ощущений тошноты Рокантеном Сартр хочет заставить читателя почувствовать то, что называет случайностью существования. Рокантен приходит к пониманию, что существуют причины, которые объясняют грубое существование вещей. Если попытаться определить "существование", то необходимо сказать, что что-то должно просто случиться: не существует ничего, что является причиной существования. Так случается, что вещи существуют, все, что существует, не имеет объяснения. Случайность есть основной принцип: необъяснимое существование каждого и каждой вещи, нелепость (абсурдность) существования мира, который не имеет какого – либо смысла (образ «недолжного» мира).

В силу того, что сознание есть ничто, оно всецело включено в будущий мир и в этом. по словам Сартра, состоит наша человеческая свобода. Понятие свободы является центральным для всей философии Сартра. Свобода есть "ничто", которое мы переживаем, когда мы сознаем то что мы есть, и это дает нам возможность выбора того, чем мы будем в будущем. Выборы, которые мы делаем, происходят на основе "ничто", и они являются выборами ценностей и смыслов. Когда мы выбираем, выбор действия является также выбором себя, но выбирая себя, я не выбираю существование. Существование дано уже и каждый должен существовать, чтобы выбирать. То, что я выбираю, есть моя сущность, специфический путь, которым я существую. Я выбираю себя, так как я предусматриваю себя. Таким образом, в специфической ситуации я могу выбрать себя: или размышляющее я, или импульсивное я, или любое другое возможное я.

Может быть кто-то пожелает быть покорным другим людям, а кто-то будет сопротивляться влияниям. Если я выберу себя как такого, "кто в основе своей размышляет", то именно в этом выборе, а не в каких-то специфических размышлениях, которые сопровождают его, я делаю выбор себя.