Проблематика повести А. Платонова «Котлован»

Повесть А. Платонова «Котлован» описывает события индустриализации и коллективизации, которые происходили в России в 20–30 годы прошлого столетия. Как известно, это время в истории нашей страны отличалось драматическими перегибами и нелепостями, оборачивающимися трагедией для огромного большинства людей. Эпоха крушения всех прежних основ и стала предметом авторского внимания в повести. Платонов выбирает очень специфическую форму для изложения событий - все в его повести перевернуто с ног на голову, все искажено, гипертрофировано и полно парадоксов.

Таким образом, и форма у Платонова становится содержанием. Парадоксальное изложение событий и исковерканный официальными штампами русский язык показывает, насколько глупо, нелепо и страшно все происходящее в стране.

Местом действия Платонов сделал неизвестный городок и его окрестности, а также безымянную деревню. На протяжении всего развития действия люди работают. Они почти не отдыхают. Они роют котлован, как будто хотят «спастись навеки в пропасти котлована». И здесь сразу же возникает парадокс: как можно спастись на дне пропасти, да еще и навеки? Люди живут страшной и ужасной жизнью, которую даже существованием назвать сложно. Автор постоянно сравнивает их с мертвецами: они живут «без излишка жизни», они «худы, как умершие», падают после работы, «как мертвые», а иногда и спят в гробах. Замуровав умершую женщину в каменном склепе, рабочий Чиклин произносит: «Мертвые тоже люди». Все это напоминает «Мертвые души» Гоголя: о мертвых говорят, как о живых, а живые уподоблены мертвым. Только в повести Платонова гоголевская символика обретает еще более страшный и жуткий смысл.

Следующий парадокс в том, что люди, копая все глубже вниз и углубляя котлован, строят гигантский высокий «общепролетарский дом». Чем глубже они копают, тем труднее поверить в то, что огромный дом - башня будет выстроен на месте этого котлована. В отношении людей, работающих на строительстве котлована, возникает очень интересная параллель с героями горьковской пьесы «На дне». Землекопы тоже живут на дне жизни, и каждый из них придумал «идею спасения отсюда». Один желает переквалифицироваться, второй - начать учиться, третий (самый хитрый) уйти в партию и «скрыться в руководящем аппарате». Невольно возникает вопрос: а что изменилось со времен написания пьесы? Люди живут в таких же, да еще и худших условиях, и не подняться им на поверхность.

Герои почти не думают о том, что они делают. Весь ритм жизни не позволяет им делать это, а бесцельная работа отупляет так, что ни одной мысли просто уже не остается. Однако в повести есть свой герой-правдоискатель. Мы смотрим на происходящее его глазами. Это Вощев, человек, который не может найти себе место в новом мире именно потому, что все время задумывается над тем, какая цель у всего происходящего. Уже сама фамилия его ассоциируется со словом «вообще».

Он ищет смысл общего существования. Он говорит, что своя жизнь ему не загадка, ему хочется увидеть некий общий смысл жизни. Он не вписывается в жизнь и не желает подчиняться бездумной деятельности. Вощева уволили с завода «вследствие … задумчивости в нем среди общего труда». Он твердо убежден, что «без думы люди действуют бессмысленно». Он произносит очень важную фразу: «Как будто кто-то один или несколько немногих извлекли из нас убежденное чувство и взяли его себе». Люди живут только по указке сверху. Они радио ставят для «заслушания достижений и директив», а активист «при непогашенной лампе» всегда на посту, потому что он ждет, не подъедет ли кто среди ночи с очередным указанием.

Вощев обеспокоен даже не тем изнурительным трудом, который ему приходится выполнять, как и всем остальным. Его волнует, что душа его «истину перестала знать». Слово «истина» воспринимается в повести как нечто смущающее общую картину бессмысленности. Один из героев, Сафонов, боится: «Не есть ли истина классовый враг?». И если ее избегать, то она может присниться или предстать в форме воображения.

В фамилии Вощева угадывается не только намек на слово «вообще», в ней явно слышится и слово «тщетность». Действительно, все попытки главного героя найти истину остаются тщетными. Поэтому он завидует птицам, которые могут хотя бы «воспеть грусть» этого общества, потому что они «летали сверху и им было легче». Он «тоскует» о будущем. Само сочетание несовместимых слов уже наталкивает на мысль о том, какое же будущее ждет людей.

Тема будущего воплощена в образе девочки Насти, которую рабочие приводят на котлован после того, как у нее умерла мать (или оттого, что она «буржуйка, или от смерти»). Сафонов, сделав «активно-мыслящее лицо», говорит: «Нам, товарищи, необходимо иметь здесь в форме детства лидера будущего пролетарского света».

Имя девочки - Настя - тоже оказывается у Платонова говорящим. Анастасия переводится с греческого языка как «воскресшая». Таким образом, в ней воплощается надежда на воскрешение. Тема воскрешения также становится очень важной в повести.

Так, Вощев собирает всякие «умершие» предметы и складывает их «на будущее». Он подбирает, например, «отсохший лист», кладет его в сумку и решает хранить его там, как все то, что «не имеет смысла жизни», как и он сам.

«Когда же что-нибудь настанет!» - восклицает безымянная крестьянка. Видимо, никогда. Девочка Настя умирает, а одна из стенок котлована становится ее могилой. Смертью «воскресшей» завершается повесть. Это логический итог строителей коммунизма. Вощев, стоя над умершей Настей, думает о том, а возможен ли коммунизм на свете и кому он нужен? Не случайно автор соединяет имена этих двух героев в финале. Надежды на воскрешение оказываются тщетными. У той жизни, которую ведут герои котлована, нет смысла, нет и будущего - это глубокое убеждение автора. И даже если будет построено это «счастливое» будущее, то кто в нем будет жить?

Повесть «Котлован» Платонова является одним из самых блестящих, совершенных созданий писателя. Ее замысел относится к осени 1929 г., завершена работа была в апреле 1930 г.

«Котлован» начинается фразой, ставшей за последние годы столь же привычной, как и «В ворота губернского города NN...» или «В каком году — рассчитывай, в какой земле — угадывай...» и многие другие начала, прочно вошедшие в сознание русского читателя. «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда». Как емок и информативен первый абзац — зачин! В нем не только содержится завязка действия, но и подсказан тип героя, близкого автору, — созерцателя, вдумчивого наблюдателя, похожего на Фому Пухова, Александра Дванова. Здесь задан один из конфликтов повести: живого, страдающего человека, обделенного самым необходимым, и общества, которое требует только темпов труда, но не видит личности. Уже чувствуется и негладкий, «неправильный» язык Платонова. В необычном выражении «в день тридцатилетия личной жизни» два последних слова избыточны, но в них ощущается масштаб повествования — не бытовой, а бытийный.

После изгнания с завода Вощев попадает в другой город, на строительство котлована: «...через год весь местный класс пролетариата выйдет из мелкоимущественного города и займет для жизни монументальный новый дом». А через 10—20 лет должна возникнуть «в середине мира башня, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли»; в этих строках сквозь толщу конкретно-социального прорывается мифологическая стихия.

На стройке трудится артель землекопов — около двадцати человек, молчаливых, изможденных и «худых, как умершие». Их вымученный энтузиазм граничит с крайней усталостью, апатией; «смирившись общим утомлением», артель засыпает, как живет, в одежде, чтобы не трудиться над расстегиванием пуговиц, а хранить силы для производства. Едят мастеровые «в тишине, не глядя друг на друга», автоматически, «не признавая за пищей цены».

Среди героев — землекопы Чиклин, Сафронов, Козлов, инженер Прушевский, безногий инвалид Жачев. Рытье котлована контролирует Пашкин, председатель окрпрофсовета; он постоянно подгоняет рабочих: «Темп тих!»

В забытом помещении неработающего кафельного завода Чиклин обнаруживает умирающую женщину. Это дочь бывшего владельца завода; перед смертью она завещает своей дочери Насте никому не открывать, что ее мать была «буржуйкой». Чиклин забирает Настю с собой, она становится всеобщей любимицей.

В композиционном отношении повествование делится на две части: городскую, или, точнее, «котлованную», и деревенскую. Сюжетное пространство деревни обнаруживает себя внезапно и зловеще: на стройку приходят два мужика — они забирают гробы, заготовленные крестьянами для себя впрок и спрятанные в овраге, где роют котлован. Вслед за мужиками уходит Вощев, довольный тем, что он «больше не участник безумных обстоятельств».

Артель отряжает для помощи колхозу Сафронова и Козлова, но скоро становится известно, что они убиты. Их заменяют Чиклин и Вощев, позже к ним присоединяются остальные герои. В деревне действует «активист общественных работ по выполнению государственных постановлений», загоняющий бедняков и середняков в колхоз имени Генеральной Линии. С помощью Чиклина и «остаточного батрака» района, медведя-молотобойца, проходит раскулачивание. Тех, кого сочли кулаками, отправляют в «далекую тишину» «посредством сплава на плоту». Активист ждет одобрения и новых указаний. Приходит директива, в которой актив колхоза обвиняется «в забегании в левацкое болото правого оппортунизма», а сам активист объявляется «вредителем партии». Чиклин убивает его.

Рабочие вместе с Настей возвращаются на строительство. Девочка заболевает и умирает. На стройку приходит весь колхоз: «Мужики в пролетариат хотят зачислиться».

Чиклин хоронит Настю в основании котлована.

Название повести и время ее создания у приступающего к чтению вызывают ассоциации с эпохой первых пятилеток. Шло активное строительство (за счет ресурсов, выкачивавшихся из деревни), газеты постоянно помещали фотографии возводимых предприятий, электростанций, жилых домов и котлованов для них. «Строительство» становится ключевым понятием, знаком эпохи, в язык входят выражения «партийное строительство», «фронт социалистического строительства», «строительство личности» и т. д. Тему преобразований в различных областях жизни осваивают в те годы Л. Леонов, В. Катаев, М. Шагинян, А. Макаренко, И. Эренбург. Характерны названия «производственных» романов, посвященных индустриализации: «Доменная печь», «Гидроцентраль», «Время, вперед!». Создание нового мира показано в них как процесс, требующий колоссального напряжения сил, но при этом общая атмосфера остается радостной, творческой, оптимистичной. Платонов видит это время иначе. На последней странице рукописи повести указаны даты: декабрь 29 г.— апрель 30 г. Естественно понимать их как обозначение времени начала и окончания работы, но в то же время эти даты совпадают с границами исторического промежутка, в котором проходит действие повести. В реальной жизни этот период отмечен, с одной стороны, речью И. Сталина «К вопросам аграрной политики в СССР» (декабрь 1929 г.) - о необходимости «сломить кулачество и ликвидировать его как класс»; с другой стороны, циничными статьями вождя в «Правде»: «Головокружение от успехов» (март 1930 г.) и «Ответ товарищам колхозникам» (апрель 1930 г.) — в них насильственные меры по созданию колхозов, борьба с середняком, «скоропалительные темпы» коллективизации названы « головотяпством», «забеганием вперед», «искривлением партийной линии»; ответственность за эти «ошибки» возлагалась на местных руководителей. Социально-политическая ситуация в стране отражается в тексте настолько точно, что он может рассматриваться как исторический документ.

В директиве, полученной активистом из области, откровенно пародируется речь Сталина: «...отмечались явления перегибщины, забеговщины, переусердщины и всякого сползания по правому и левому откосу с отточенной остроты четкой линии». Таких сцен, где можно обнаружить своеобразный «диалог» Платонова со Сталиным, в повести несколько.

Призыв Пашкина «начать классовую борьбу против деревенских пней капитализма» и «бросить (туда) что-нибудь особенное из рабочего класса» связан с решениями Пленума ЦК (ноябрь 1929 г.) о мобилизации 25 тысяч пролетариев на постоянную работу в колхозы.

Ребенок, возвращая твердую невкусную конфету, заявляет активисту: «Сам доедай, у ней в середине вареньев нету: это сплошная коллективизация, нам радости мало!» Обыгрывая лозунг партии, который вошел в обиходную речь в 1929—1930 гг., Платонов употребляет слово «сплошной» во всевозможных сочетаниях: сплошной народ, сплошная каменистая конфета, сплошная тишина.

Историческая точность повествования состоит не столько в отражении конкретных событий и реалий жизни «года великого перелома», сколько в передаче особенностей мифологизированного, утопического сознания устроителей земного рая. Землекопы убеждены, что социализм — рядом и его приближение зависит только от их упорного труда. Ради ребенка, «будущего радостного предмета», они начинают работу на час раньше, «чтобы «как можно внезапней построить котлован», — совсем как в Чевенгуре, где такие же мечтатели твердо знают: «Еще рожь не поспеет, а социализм будет готов!» Слово таких героев «преданалитично», оно «стенографирует самое первое впечатление человека о мире», ибо мышление «массового человека» интуитивно, ограничено несвязными чувственными восприятиями. Такой тип мышления характерен для персонажа, центрального в группе рабочих, — Никиты Чиклина, напоминающего Чепурного своей способностью к сочувствию, доброго, заботливого к товарищам, Насте, но беспощадного к врагам. «Думать он мог с трудом, и сильно тужил об этом — поневоле ему приходилось лишь чувствовать и безмолвно волноваться».

Среди мастеровых выделяется «сознательный» социалист, «наиболее активный» - Сафронов, стремящийся соответствовать «благополучной линии» и идеологическим установкам. Он чувствует себя выше «серой массы» и осуждает «людскую некультурную унылость». Его речь — один из каналов, через который в повесть входит изощренно-косноязычная стихия официальных речений, директив. Вот он просит инвалида Жачева: «...доставь нам на своем транспорте эту жалобную девочку, мы от ее мелодичного вида начнем более согласованно жить». Для такой речи характерно смешение стилей — канцелярского, газетного, просторечного, ненормативное употребление синтаксических моделей, искусственность словаря, неточное понимание значения слов. Сафронов постоянно «делает» свое лицо («активно мыслящее»), голос («вящий», «нравоучительный», «верховный голос могущества»), походку (то «интеллигентную», то «легкую руководящую»). В его поведении все кажется искусственным, механическим, нарочитым. Но и он переживает минуты печали и сомнений; «Если глядеть лишь по низу в сухую мелочь почвы и в травы... то в жизни не было надежды…

— А отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?»

То, что М. Горький писал Платонову о своем понимании «Чевенгура» — «вы придали освещению действительности характер лирико-сатирический», — во многом можно отнести и к «Котловану», к способу изображения персонажей.

В ироническом ключе обрисован самый плохой на котловане работник Козлов. Это приспособленец, он уходит со стройки по болезни, но возвращается уже как общественный деятель — в серой тройке, пополневший, уверенный. Он читает книги, чтобы запомнить «формулировки, лозунги, стихи, заветы, всякие слова мудрости, тезисы различных актов, резолюции, строфы песен и прочее» и затем пугать «и так уже напуганных служащих своей научностью, кругозором и подкованностью». Каждое свое выступление перед трудящимися он начинает «некими самодовлеющими словами»: «Ну хорошо, ну прекрасно». Ликвидировав «как чувство» любовь «к одной средней даме», посылает ей «последнюю итоговую открытку: „Где раньше стол был яств, Теперь там гроб стоит“». Среди новых землекопов, прибывших на строительство, уже нет энтузиастов, каждый «придумал себе идею будущего спасения» с котлована. И есть те, которые готовятся повторить путь Козлова, «пройти в партию и скрыться в руководящем аппарате».

Рытье котлована контролирует Пашкин, председатель окрпрофсовета; он постоянно подгоняет рабочих: «Темп тих!» Для характеристики этого персонажа используются приемы сатиры и гротеска. Пашкин живет «в основательном доме из кирпича», так как озабочен тем, чтобы «невозможно было сгореть»; он укрепляет свое здоровье и «научно хранит свое тело». В этой фигуре зафиксированы черты нового слоя — советской бюрократии, наиболее беспринципного и ловкого. Блестящая сцена разговора Пашкина с женой войдет в коллекцию разоблачительных «супружеских» сцен в русской литературе (вспомните диалоги четы Горичей, Маниловых): «Жена Пашкина умела думать от скуки: „Знаешь что, Левочка?.. Ты бы организовал как-нибудь этого Жачева, а потом взял и передвинул его на должность... Ведь каждому человеку нужно иметь хоть маленькое господствующее значение...“ — „Ольгуша, лягушечка, ведь ты гигантски чуешь массы! Дай я к тебе за это приорганизуюсь“ ».

С инженером Прушевским связана в повести тема интеллигенции и революции. Автор проекта общепролетарского дома и производитель работ, он тем не менее ближе к рабочим, с ним так же не считаются. В отличие от землекопов, он осознаёт свое положение («мною пользуются, но никто не рад»), чувствует себя выброшенным из жизни, постоянно испытывает тоску и думает о смерти. Будущее кажется ему пустым и чуждым.

Чиклин приводит на стройку Настю, дочь умершей буржуйки; девочка становится всеобщей любимицей. Детского, естественного в ней мало; она помнит завет матери — скрывать свое происхождение: «...знала, что присутствует в пролетариате, и сторожила сама себя». Настя уклоняется от ответа на вопрос о родителях и предусмотрительно спешит сообщить: «а я знаю, кто главный... Главный — Сталин, а второй — Буденный». Казалось бы, Настя быстро и легко учится оценивать людей по принятым здесь классовым нормам: «Умирать должны одни буржуи», «Убей их пойди» (о кулаках); становится безжалостной: «Они все равно умерли, зачем им гробы?» Но слушая объяснения о ликвидации целого класса, не может не спросить: «А с кем останетесь?» И быстро утомляется, тоскует от этих разговоров: «Мне у вас стало скучно».

В деревне действует «активист общественных работ по выполнению государственных постановлений», загоняющий бедняков и середняков в колхоз имени Генеральной Линии. Его роль страшна — он вдохновенный исполнитель жестокой воли Центра. У активиста нет имени, это обобщенный образ партийного деятеля, черты его заострены и даны гротескно. Активист не знает сострадания к людям, сильные чувства он испытывает только к казенным бумагам. При непогашенной лампе ночами он ждет, не прискачет ли верховой из района; каждую новую бумагу читает «с любопытством будущего наслаждения», плачет над ней, любуясь подписями и штемпелями, а потом «с жадностью» докладывает об исполнении. При всей искренности переживаний активист не совсем бескорыстен: он «не хотел быть членом общего сиротства», ибо лучше «уже сейчас быть подручным авангарда и немедленно иметь всю пользу будущего времени». Деятельность его сеет семена подозрительности, страха, лицемерия. Лишенный прихода, униженный поп не хочет больше жить, так как «остался без Бога, а Бог без человека». В поминальный листок он заносит теперь тех, кто еще заходит в церковь поставить свечу, а по ночам сообщает эти имена активисту. Даже «горе горевать в остатнюю ночь» крестьяне не смеют без дозволения этого главного человека деревни.

Убийства Сафронова и Козлова открывают цепь смертей, которые происходят легко, как бы «нечаянно», ни у кого не вызывают сожалений. Активист радуется еще одной, «случайной» смерти: «И правильно: в районе мне не поверят, чтоб был один убивец, а двое — это уж вполне кулацкий класс и организация». Смерть становится рядовым явлением.

Вокруг активиста царит атмосфера абсурда. Так, он проводит «сквозной допрос» в поисках человека, съевшего петуха (о последнем молчит, так как съел его сам). О мертвеце, оказавшемся рядом с Сафроновым и Козловым, сообщает, что тот «сам пришел сюда, лег на стол между покойными и лично умер».

С этим безумием резко контрастирует поведение мужиков. Вот как прощаются они друг с другом накануне вступления в колхоз: «Каждый начал целоваться со всею очередью людей, обнимая чужое доселе тело, и все уста грустно и дружелюбно целовали каждого.

…. - Прощай, Егор, — жили мы люто, а кончаемся по совести. После целования люди поклонились в землю — каждый всем». Перед лицом новой жизни, равной для них смерти, простой человек вспоминает о вечных, христианских законах. Ненависти и вражде противостоит любовно-родственная связь с ближним.

Рабочие вместе с заболевшей Настей возвращаются на оставленное строительство. Перед смертью Настя просит Чиклина принести ей «мертвые кости» матери, целует и обнимает их и вскоре умирает. Смерть девочки с именем Анастасия ("воскресшая"), которая была для строителей живым социалистическим элементом и давала надежду, тепло, энергию жизни труда, становится символом краха новой социальной утопии.

Смысл названия произведения и всей повести по мере прочтения наполняется все более сложным, трагическим содержанием. Котлован, вырытый под фундамент грандиозного здания, становится не началом счастливого царства, а приговором социальному эксперименту, пропастью, в которой похоронены мечты, настоящее и будущее. Рытью ямы нет конца (она будет «еще шире и глубже») — это символ коллективного самоуничтожения, самоистребления. Здесь не только скептическое отношение автора к революционным преобразованиям, но и горькие размышления о превышении человеком своих физических и духовных возможностей. Это метафизическая тоска от «неопределенности места и роли человеку в мироустройстве», от «тщеты усилий обрести гармонию».

«Котлован» — философское произведение, здесь сказалось пристальное внимание писателя к онтологическим вопросам: природе бытия, статуса живого, духовного существа в материальном мире и в мире природы. Общепролетарский дом должен не только вместить угнетенных людей, но и стать убежищем от разрушающего влияния мира, сохранить смысл «общего и отдельного существования». С особой силой эти проблемы раскрываются в картинах природы, в сквозных мотивах умирания и смерти, скуки и сиротства. Решение этих вопросов связано с образом главного героя повести Вощева; он композиционный и идейный стержень произведения.

Вощев — уже известный нам тип «сокровенного человека», усомнившегося в насильственно предлагаемых рецептах счастья. С другими платоновскими героями его роднит дух скитания. Так же как «душевный бедняк» из повести «Впрок», он измучен заботой за всеобщую действительность; он не имеет в душе «основной золотой миллиард, нашу идеологию» — это человек с открытой, незамутненной душой. Вощева не устраивает правда исторического момента, он согласен терпеть только ради приближения к высшей, «конечной» истине. Без высшего смысла у него «тело слабеет» и «скучает» голова. «Вощевская» линия в повести — линия сомнения и поиска — ведущая, постепенно она захватывает и других героев, первоначально «верующих».

Вощев — наиболее «авторский», концептуальный персонаж, во многом через него вводятся в повесть идеи Федорова. Этот герой поглощен высшей задачей — противостоянием забвению, смерти, упадку (энтропии). Он движется по пространству истории со своим вещевым мешком (возможно, отсюда его фамилия; по другой версии, она образована от «вотще» — идея тщеты); в него он собирает разные мелкие предметы, «забвенные пустяки», содержащие частицу сущности умерших. Странная деятельность Вощева противостоит строительству общепролетарского дома, открывает иной тип культурных ориентиров, напоминает о вечных нравственных ценностях. Роль образа Вощева значительна. Он взывает к восстановлению нарушенного идеального порядка жизни и духа, продолжая традиционное для русской классической литературы XIX века направление.

В историю литературы Андрей Платонов вошел, как создатель нового прозаического стиля, вызывающе оригинального и резко отличающегося от других. Его манера письма настолько необычна, что сбивает читателя с толку и не дает к себе приспособиться, поэтому некоторые читатели не могут осилить даже школьный «Котлован». Привыкнув к безупречно гладкой прозе Тургенева или к классически длинным толстовским предложениям, тяжело воспринимать абсолютно новаторский метод, отрешенный от всего исторического опыта, имеющегося у русской литературы. Как инопланетянин, стиль Платонова не имеет аналогов и связей с нашим миром, будто не выдуман, а привезен из неведомых стран, где действительно так общаются.

Основной авторский стиль Платонова нередко называется «косноязычным» потому, что автор нарушает языковые нормы, привычные связи между словами, нанизывая морфологические, синтаксические и семантические ошибки друг на друга. Многим может показаться, что перед ними не великие русские романы и повести, а неуклюжие опыты бездарного студента, который понятия не имеет о правилах русского языка. Однако формальные стилистические нарушения таят в себе множество новых смыслов и создают эффекты, наиболее точно отражающие идейно-тематическое содержание. Каждое, казалось бы, случайное предложение выражает авторскую мысль, причем, непростую. «Философию общего дела», которую по-своему исповедовал Платонов (как многие поэты и прозаики 20-ых годов 20 века), невозможно донести ярче и убедительнее. Художественный мир Платнова построен на специфическом новоязе, как тоталитарное государство Оруэлла. Для новых идей появились новые формы. Именно их мы проанализируем на примере повести«Котлован».

Анализ повести Платонова «Котлован»

Многие люди искренне не понимают, зачем Платонов используем лишние, нелепые дополнения. Но чтобы осознать их целесообразность, нужно очистить зашоренное сознание и подумать, что хотела сказать автор. Рассказывая о главном герое Вощеве, писатель замечает, что «в день тридцатилетия личной жизни» его уволили с завода. Откуда здесь слово «личной»? Видимо, личная жизнь противопоставлена неличной, общественной, коллективной. Это указывает на отчужденность Вощева, его неприкаянность и чудаковатость: в то время, как все работают и живут заодно, в стае, в единстве племени, герой отбился от общества, летая в облаках. За «полеты» в рабочие дни его и выгнали. Вот так вся история и главная проблема героя были рассказаны в одном предложении, которое так подходит своему герою: такое же нелепое и чудаковатое.

Главная идея и основные темы повести «Котлован»

В формате утопий Платонов часто размышлял над тем, может ли личность стать лишь элементом общества, отказавшись от индивидуальности и права на нее, если на кону стоит всеобщее благо? Он не борется против догматов социализма и коммунизма. Он боится их уродливого воплощения в жизнь, ведь истинного смысла теории никогда не поймешь без ее практического применения (страх полного слияния людей в безличную, бесчувственную массу – главная тема в повести «Котлован»). Потому Вощев в праздник личной жизни вычеркивается из общественной. Ему изначально ставится ультиматум: полностью влиться в коллективное сознание или выживать самостоятельно, не рассчитывая на поддержку социума и его внимание. Однако индивид не просто увольняется, а «устраняется с производства». «Устраняют» дефект, поломку, загрязнение, но никак не человека. Выходит, что «задумчивый» работник — неполадка на производстве, мешающая «общему темпу труда» и враждебная по отношению к нему. Человек ценен, как механизм в единой системе, но если он выходит из строя, его устраняют, словно старую никчемную железяку - в справедливости этого сомневается Платонов. Как следствие, он сомневается в новом строе. Именно поэтому многие его произведения были опубликованы лишь в период перестройки.

Образ Вощева в повести «Котлован»

Точное указание возраста Вощева тоже имеет смысл. Во-первых, автору было 30, когда он написал «Котлован», во-вторых, это так называемый «возраст Христа», который носит светское наименование «кризис среднего возраста». Человек не молод и не стар, чего-то добился, но этого мало, а лучшая пора жизни безвозвратно утеряна. Он сомневается и мечется, пока еще не поздно все изменить к лучшему и найти ответы на самые глобальные и сложные вопросы. Именно «посередине жизни в сумеречном лесу» Данте заблудился и отправился на поиски себя. Символический возраст наделяет героя Вощева беспокойной натурой, сосредоточенной на философских вопросах, чего уже достаточно, чтобы устранить человека с производства нового мира.

Языковые особенности в повести Платонова «Котлован». Примеры из текста

Первый абзац «Котлована» состоит из канцелярских штампов. Так автор обыгрывает и осмеивает бюрократический налет на бытовом языке неграмотных современников, которые не понимали значения этой казенщины. Платонов не просто копирует клише, а расшатывает штамп изнутри, оставляя лишь общий принцип построения и заменяя суть: «Вощев получил расчет вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости».

Во втором абзаце вместе с маргинальным героем приходит традиционная поэтическая лексика: «деревья бережно держали жару в листьях», «скучно лежала пыль на безлюдной дороге». Но Вощев – дитя эпохи, об этом автор тоже не устает напоминать: «в природе было тихое положение» - канцелярский термин, но лишенный привычной семантики.

Жизнь человека приравнивается к существованию вещи, которая к тому же национализирована государством. Получается, человек находится под тотальным контролем и в невообразимой принудительной аскезе без веры: например, радость Вощеву «полагалась» редко.

Андрей Платонов: интересные факты из жизни и литературы

Таким образом, «косноязычие» стиля Платонова не пустая экспрессия и не новаторство, как самоцель. Это смысловая необходимость. Языковые эксперименты позволяют ему пересказать содержание десятитомника описаний в одной повести. К сожалению, его опасения, виртуозно сформулированные в «Котловане», не были напрасны или хотя бы преувеличены. Его единственный сын оказался задержан и 2 года без вины просидел в тюрьме в ожидании, пока его дело рассмотрят. Его отпустили, но он уже был неизлечимо болен туберкулезом, которым заразил всю семью. В результате, без денег и ухода в своеобразной изоляции от общества (никто не давал им работать и писать) все Платоновы вскоре умерли. Такова была цена стиля, с триумфом вошедшего в историю литературы.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Повесть «Котлован»

Судьба повести . Известно, что при жизни писателя повесть не была опубликована в печати и появилась спустя уже много лет после смерти писателя в 1987 г. Платонов работал над повестью с декабря 1929 по апрель 1930 г.

Повесть Котлован является социальной притчей, философским гротеском, жёсткой сатирой на СССР времён первой «пятилетки». Произведение показывает жестокость и бессмысленность тоталитарного строя тогдашнего СССР. Роман описывает историю большевистской России времён индустриализации и коллективизации на языке той эпохи, жёстко и мрачно утончённые до гротескного сюрреализма реалии тех времён отображаются в мрачных тонах, утопия как тупик логически превращается в антиутопию. Однако, несмотря на гротескность описания, иносказания в повести прослеживаются элементы реального быта в эпоху Сталина. Повесть не была опубликована при жизни Платонова, до публикации в СССР в 1987 году распространялась самиздатом

Именно так относилась критика к стилю языка, и в конце концов его произведения были запрещены и изъяты из печати на долгие годы.

Новая интерпретация повестей и рассказов дала его произведениям другую жизнь. Иосиф Бродский в «Послесловии к повести " Котлован" пишет о языке Платонова, что «...он, Платонов, сам подчинил себя языку эпохи, увидев в нем такие бездны, заглянув в которые однажды, он уже более не мог скользить по литературной поверхности, занимаясь хитросплетениями сюжета, типографскими изысками и стилистическими кружевами».

Еще одна оценка языка прозы Платонова, высказанная С. Бочаровым в статье «Вещество существования»: «В прозе Андрея Платонова нас поражает ее - в широком и общем смысле - язык. Чувствуется, что самый процесс высказывания, выражения жизни в слове - первейшая внутренняя проблема для этой прозы. В том, как складывает Платонов фразу, прежде всего очевидно его своеобразие. Читателя притягивает оригинальная речевая физиономия платоновской прозы с ее неожиданными движениями - лицо не только не общее, но даже как будто неправильное, сдвинутое трудным усилием и очень негладкое

выражение».

Итак, язык повестей и рассказов Платонова - намеренно неправильный, но именно такой сдвинутый, неправильный язык был выражением страшной, сдвинутой реальности, в которой жил и Платонов, и вся страна с ее многомиллионным народом.

Повесть «Котлован», по мнению исследователей, - центральное произведение писателя, в котором приметы времени выявлены очень точно «неправильным» платоновским языком.

Сюжет . Сюжет построен нелогично, но и в этом нелогичном построении отражена эпоха строительства социализма. Начали рыть котлован для будущего многоэтажного дома, где все будут жить в уже придуманном и устроенном счастье.

Но рытье котлована - занятие многотрудное, требующее человеческих жертв. Котлован все расширялся и расширялся, и стал могилой для многих, в том числе и для девочки Насти, ради которой (ради будущего) и рыли этот котлован для большого многоэтажного дома.

Конкретный сюжет переходит в символику времени и пространства и создает уже философию жизни. Нельзя построить фундамент на земле, истощенной страданиями людей. Невольно вспоминается Достоевский, считавший невозможность существования гармонии, если пролита хоть одна слезинка ребенка. Какая тут слезинка?! - Реки слез и моря крови на строительстве фундамента социализма. Котлован забрал и похоронил то, что было нажито предыдущими поколениями.

А что осталось? - Утрата смысла человеческого существования.

Герой-философ. В повести есть персонаж, который является доморощенным философом, задумывающимся над «веществом существования», пытающимся жить по совести, ищущим истину («без истины жить стыдно»). Именно с него и начинается повествование.

Вощева увольняют с работы, потому что он задумывается «среди общего темпа труда». Но задумываться вредно, потому что это мешает выполнять уже готовый план. Реплики, которыми обмениваются Вощев и администратор завода, очень точно передают воздух эпохи:

«- О чем ты думал, товарищ Вощев?

О плане жизни.

Завод работает по готовому плану треста.

Я думал о плане общей жизни. Своей жизни я не боюсь, она

мне не загадка.

Ну и что ж ты бы мог сделать?

Я мог бы выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного

смысла улучшилась бы производительность.

Счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не

от смысла».

В этих репликах отражена одна тонко подмеченная Платоновым идея, которая последовательно реализовывалась в течение 70 лет советской власти: малооплачиваемый труд высасывал из человека все соки, но стимулировал идею строительства коммунистического будущего, при этом человек как личность с его мыслями и чувствами

растворялся в навязанной устремленности ко всеобщему счастью.

Особенности содержания . Все события, которые происходят в повести и составляют ее сюжет, не получают ни психологического обоснования, ни дальнейшего развития. Например, два работника котлована посылаются в колхоз для помощи в проведении сплошной коллективизации (коллективизация - еще одна важная примета времени), и буквально на следующей странице читатель узнает об их убийстве.

Не сообщаются ни причины, ни цели убийства. Важна реакция живых людей. Чиклин, самый ревностный строитель котлована, реагирует очень своеобразно: «Пускай хоть весь класс умрет - так я один за него останусь и сделаю всю его задачу на свете! Все равно

жить для самого себя я не знаю как!...» В этой реплике ощущается зомбированность миллионов людей идеями государственности.

В повести есть одна очень важная тема - тема детства , связанная с образом Насти. Образ Насти - символ и настоящего обездоленного детства с его естественной и страшной жестокостью, и символ будущего, замешанного на крови и костях. В образ Насти писатель вкладывает очень глубокий смысл: ради нее совершают свои поступки строители котлована, но какова цель этих поступков? Чиклин вспоминает о единственной радости в своей прошлой жизни - о поцелуе хозяйской дочери на бывшем кафельном заводе.

По какому-то наитию Чиклин находит эту женщину в заброшенном помещении, уже умирающую рядом со своей маленькой дочерью Настей. Неизвестно, как попали сюда эти существа, но для автора это неважно, важна их данность, их настоящая жизнь, переведенная на метафорический язык:

«- Мама, а отчего ты умираешь - оттого, что буржуйка, или

от смерти?

Мне стало скучно, я уморилась, - сказала мать.

Потому что ты родилась давным- давно, а я нет, - говорила девочка.

Как ты только умрешь, то я никому не скажу, и никто не узнает, была ты или нет. Только я одна буду жить и помнить тебя в своей голове. ..»

Смерть женщины, «матери-буржуйки», - это смерть поэзии, того прекрасного, что было в прошлом, и завещание будущему (Насте) этой красоты. Чиклин, которому досталась эта девочка, прикоснувшись к губам умершей, вспомнил остатки нежности, которой не

было в настоящей жизни.

Судьба Насти . Очень странный ребенок эта Настя - одновременно по-детски нежный и деспотичный. Ее речь - это сплав идей и фразеологии нового времени. Она отказывается от своей «матери- буржуйки», пророчит скорейшее уничтожение классу, из которого она

вышла, но в то же время постоянно вспоминает свою мать, и эта память хоть как-то скрашивает ее жизнь. И странно, что самым близким существом для Насти оказывается медведь-молотобоец, сложный символ прошлого и настоящего, который олицетворяет для

нее и память, и мечты о будущем, о счастье трудового народа.

С рытьем котлована также связана надежда на будущее пролетарское счастье в общепролетарском доме. Однако дальше рытья котлована

в повести дело не идет. Котлован роют и роют, а строители новой жизни становятся «строителями могил», которые они роют для Насти и для многих других.

Вообще, в повести много страниц, при чтении которых «кровь стынет в жилах», настолько откровенно они обнажают правду о времени «сплошной коллективизации» и о времени строительства социализма.

Происходит постепенное «обесчеловечивание» жизни, символически показанное Платоновым в процессе рытья могилы для Насти. Сначала скашивается зеленая живая трава (убирается животворящее начало), потом лопаты врезаются в живой верхний (самый плодородный) слой почвы, затем уже долбят твердую мертвую глину и камень. «Гробовое

ложе Чиклин выдолбил в вечном камне и приготовил еще особую, в виде крышки, гранитную плиту, дабы на девочку не лег громадный вес могильного праха». Так он заботится о мертвом прахе девочки, а при ее жизни, когда она болела, «мимо барака проходили многие люди, но никто не пришел проведать заболевшую Настю, потому что каждый нагнул голову и беспрерывно думал о сплошной коллективизации».

Сцены коллективизации. Страшны сцены, в которых Платонов показывает процесс сплошной коллективизации. Писателем вводится такой условный персонаж, как медведь-молотобоец, действия которого ассоциируются со слепой стихийной силой, ничего не разбирающей в своей слепоте, зато хорошо чувствующей «классового врага».

«Из дома выскочил бедный житель с блином в руках...

Покушай, Миша! - подарил мужик блин молотобойцу.

Медведь обернул блином лапу и ударил через эту печеную прокладку

кулака по уху, так что мужик вякнул ртом и повалился...»

«Ликвидировали? - говорит из снега один из раскулаченных. -

Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и выйдет, что

в социализм придет один ваш главный человек».

Пророческие слова, написанные в 1929 г., сбылись во время сталинских репрессий.

Отправляют всех кулаков на плоту по реке в море и далее... в полную неизвестность. Впоследствии, спустя много лет, стала известна страшная судьба раскулаченных крестьян, их жен и детей. А пока «кулачество глядело с плота в одну сторону - на Жачева; люди хотели навсегда заметить свою родину и последнего счастливого человека на ней». Опять пророческие слова: «навсегда заметить свою родину» - они уже не вернулись никогда. А Жачев, счастливый человек, на самом деле был инвалидом без обеих ног.

Счастливое «будущее» в «Котловане» маячит смертью маленького ребенка, похороненного в нем, как в могиле. Котлован - могила для будущих поколений.

Зачем нужен смысл жизни? Вощев, этот доморощенный философ, « стоял в недоумении над этим утихшим ребенком - он уже не знал: где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убежденном впечатлении. Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением».

Нет верного человека, время убивает в человеке и радость и движение, поэтому будущего тоже не будет. Таков взгляд писателя на новую жизнь, в которой смешались его личная трагедия и трагедия целого поколения послереволюционных лет.

Трагическое и комическое в повести А. ПлатоноваПовесть А. Платонова “Котлован” написана в непростые для Советской страны годы (1929-1930), оставшиеся в памяти многих как время окончательного разорения крестьянства и формирования колхозов, переиначивших не только жизнь, но и сознание людей. Эти и многие другие сопутствующие процессы (вечные поиски правды, попытка построить счастливое будущее и т. д.) отражены в повести с помощью монолитного сплава комической формы и трагического по сути содержания.Юмор Платонова мне кажется чем-то родственным юмору Булгакова: это не просто “смех сквозь слезы”, а смех от понимания того, что так не должно быть, как оно есть, - своеобразный “черный юмор”. Действительность периода коллективизации была настолько нелепой, что, кажется, грустное и смешное поменялись местами. И поэтому нам становится не по себе, когда мы смеемся над деревенским мужиком, отдавшим лошадь в колхоз и лежащим после этого с привязанным к животу самоваром: “Улететь боюсь, клади… какой-нибудь груз на рубашку”. Не только улыбку, но и щемящую тоску вызывает негодующий возглас маленькой девочки Насти перед похоронами Козлова и Сафронова: “Они все равно умерли, зачем им гробы!” Действительно, зачем мертвым гробы, если теперь в них так хорошо спится живым строителям “светлого будущего” и если там так уютно чувствуют себя детские игрушки?!Гротескные ситуации, созданные автором (или самим временем?), удивительно сочетают в себе реальное и фантастическое, живой юмор и горький сарказм. Люди строят непонятный, никому в действительности не нужныйдом счастья, а дело продвигается не дальше рытья всеобщей братской могилы - котлована для фундамента, потому что в той нищете, голоде и холоде, которые окружают людей в настоящем, выживают немногие. Забавен и страшен одновременно эпизод с мужиком, который “на всякий случай” приготовился умереть: он уже несколько недель лежит в гробу и периодически самостоятельно подливает масло в горящую лампаду. Создается впечатление, что мертвые и живые, неодушевленное и наделенное сознанием поменялись местами. Что уж тут говорить, если главный и уважаемый враг кулаков и друг пролетариев - медведь Медведев, молотобоец из кузни. Чутье никогда не подводит зверя, работающего на “счастливое будущее” наравне с людьми, и он всегда верно находит “кулацкий элемент”.Еще один неисчерпаемый источник юмора и сарказма Платонова - речь персонажей повести, в полной мере отобразившая очередную область перегибов и бессмыслицы этого несуразного времени. Пародийное переосмысление и ироническое обыгрывание политического языка насыщает речь героев клишированными фразами, категорическими ярлыками, делает ее похожей на причудливое соединение лозунгов. Такой язык - тоже неживой, искусственный, но и он вызывает улыбку: “с телег пропагандировалось молоко”, “вопрос встал принципиально, и надо его класть обратно по всей теории чувств и массового психоза…” Страшно же то, что даже язык маленькой Насти уже оказывается чудовищным сплавом речей и лозунгов, которые она слышит от вездесущих активистов и пропагандистов: “Главный - Ленин, а второй - Буденный. Когда их не было, а жили одни буржуи, то я и не рожалась, потому что не хотела. А как стал Ленин, так и я стала!”Таким образом, переплетение комического и трагического в повести А. Платонова “Котлован” позволило писателю обнажить многие перекосы в социальной и экономической жизни молодой Советской страны, болезненно отозвавшиеся на жизни простого народа. А ведь давно известно: когда люди уже не имеют сил плакать - они смеются…