Главный герой произведения Алеша рассказывает о том, что его первым отчетливым воспоминанием стала смерть отца. В этот момент ребенок еще не понимает, что осиротел, но надолго запоминает отчаянный крик и рыдания Варвары, его матери. Трагедия провоцирует преждевременные роды у женщины, и вскоре сам Алеша, его новорожденный брат и мать едут вместе с бабушкой Акулиной в Нижний Новгород.
По дороге младенец умирает. Бабушка всячески старается развеселить и успокоить внука, отвлекая его различными сказками, а по прибытии к месту назначения Алешу и его мать встречают дед Василий Каширин, а также дядья, все эти люди сразу же вызывают у малыша антипатию и страх.
Большая семья дедушки проживает в доме, первый этаж которого занят мастерской, где выполняются красильные работы. Мальчик быстро понимает, что домочадцы абсолютно не дружат между собой, относятся друг к другу с неприязнью и между дядьями не утихает соперничество.
Его мать Варя в свое время вступила в брак без благословения со стороны отца, поэтому ее братья не устают требовать у старшего Каширина положенное сестре приданое. Прибытие в дом Варвары и ее сынишки лишь усиливает всеобщую враждебность и напряженность, царящие в этой семье.
Каждую субботу дед устраивал порку внукам, в чем-либо провинившимся на протяжении недели. Наступает момент, когда то же самое происходит и с Алешей, однако впоследствии, когда избитый мальчик вынужден отлеживаться в кровати, старик приходит к нему мириться. Ребенок понимает, что на самом деле дед не является столь уж страшным и жестоким человеком, но и не может простить ему истязаний. Подмастерье по кличке Цыганок, выросший в доме Кашириных, бросается на помощь Алеше, подставляя собственные руки под безжалостные розги.
Сын Варвары вскоре сближается с этим симпатичным, веселым и работящим пареньком, однако вскоре Цыганок погибает, один из дядьев Алеши заставляет его нести на могилу своей супруги тяжелейший крест, и юноша, надорвавшись, умирает от внутреннего кровотечения. Со временем жизнь в доме Каширина становится все более тяжелой, мучительной и печальной, единственной отрадой для мальчика остаются сказки его бабушки Акулины.
Алеша замечает и то, что соседи уважают и любят эту пожилую женщину и постоянно обращаются к ней за советами по самым различным вопросам, она знает множество кулинарных рецептов, прекрасно умеет плести кружева, а дед понемногу начинает обучать внука грамоте. Паренек оказывается способным учеником и вскоре без труда разбирает церковный устав.
Тем временем дядья мальчика все более настойчиво требуют у деда приданое Варвары, один из них даже угрожает ему расправой, в итоге Каширины приобретают другой дом. В это время у Алеши завязывается дружба с квартирантом, прозванным Хорошим Делом. Этот человек отличается незаурядным умом, склонностью к изобретательству, спокойным характером, и под его руководством парень учится излагать происшедшие события по порядку, не добавляя излишних подробностей. Однако бабушке и дедушке Алеши совсем не нравится его общение со странным, не похожим на других мужчиной, и Хорошее Дело вынужден уехать.
Дед настаивает на том, чтобы мать Алексея повторно вышла замуж, однако молодая женщина отказывается от любых предложений. Когда бабушка заступается за дочь, Каширин безжалостно ее избивает, и возмущенный до глубины души внук мстит обидчику, испортив его святцы.
Алеша переносит оспу, болезнь протекает долго и тяжело, в течение всего этого времени о мальчике усердно заботится бабушка. Вместо сказок она теперь рассказывает ему об отце, Максиме Пешкове, о котором сын фактически ничего не знает. Покойный Максим был отличным мастером-краснодеревщиком, но Варвара вышла за него вопреки воле отца, Каширин полагал, что его красивая дочь достойна получить в супруги настоящего дворянина.
Через некоторое время мать Алеши все же выбирает для себя второго мужа, некоего Евгения Максимова. Мальчик сразу же проникается к отчиму неприязнью, а дела деда идут все хуже, он продает дом и снимает две небольшие комнатки в подвальном помещении. Алексей вынужден жить с матерью и ее супругом, он видит, что отчим обманывает Варвару с другой женщиной и регулярно поднимает на нее руку, невзирая на ее беременность. Однажды парень даже замахивается на Евгения ножом, но мать успевает перехватить его руку.
Алеше снова приходится поселиться у бабушки и дедушки, старик проявляет крайнюю скупость, Акулина вышивает и плетет кружева, чтобы заработать хотя бы несколько копеек на хлеб. Ее внук собирает различную ветошь, кости, не стесняется обкрадывать пьяных, ворует дрова, а школьные товарищи, видя все происходящее, не перестают издеваться над Алешей и нищетой его семьи. Вскоре к Кашириным приезжает Варвара с малышом, ее супруг сбежал, и женщина не знает, где он находится.
Мать Алексея серьезно больна, а бабушка перебирается в дом одного состоятельного купца, нанявшего ее для вышивки покрова. Старый Каширин вынужден ухаживать за маленьким внуком, из-за своей жадности он то и дело недокармливает малыша.
Сам Алеша также охотно играет с братом, но Варвара по прошествии нескольких месяцев уходит из жизни на руках у сына, не встретившись более с мужем. Сразу же после похорон дед объявляет парнишке о том, что не намеревается его содержать, и отныне для мальчика начинается совершенно самостоятельная жизнь, он приступает к настоящей, взрослой работе на чужих людей.
Русский писатель, прозаик, драматург Максим Горький (Алексей Максимович Пешков) родился в в 1868. Несмотря на известность писателя, биография Горького, особенно в детстве, полна неопределенностей. Его отец, Максим Савватиевич Пешков (1840-1871), происходил из мещан Пермской губернии. Дед Горького – Савватий Пешков – был человеком крутого нрава: дослужился до офицерского чина, но за жестокое обращение с подчиненными был разжалован и сослан в Сибирь. Его отношение к сыну Максиму было не лучше, по причине чего тот несколько раз убегал из дому. В возрасте же 17 лет ушел из дома навсегда – после этого сын с отцом больше не виделись. Максим Пешков был талантливым, творческим человеком. Обучился ремеслу краснодеревщика, осел в Нижнем Новгороде и стал работать столяром в пароходстве И. С. Колчина. Здесь он женился на Варваре Васильевне Кашириной (1842-1879), которая происходила из семьи нижегородских купцов. Согласие на брак дала лишь мать невесты – Акулина Ивановна, отец же – Василий Васильевич Каширин – согласия не давал, но потом смирился. Весной 1871 Максим Пешков уехал с семьей в Астрахань, где начал работать управляющим астраханской конторой пароходства Колчина. Летом 1871 Максим Савватиевич, выхаживая заболевшего холерой Алешу, заразился сам и умер. Варвара Васильевна с сыном и матерью вернулись в Нижний Новгород в дом отца.
Дед Горького – Василий Васильевич Каширин – в молодые годы был бурлаком, затем разбогател и стал владельцем красильной мастерской. В свое время он был старшиной красильного цеха, избирался гласным (депутатом) нижегородской Думы. Кроме деда Горького, в доме жили два его сына со своими семьями. Лучшие времена для семьи Кашириных прошли – из-за фабричного производства бизнес шел к упадку. К тому же семья Кашириных не была дружной. Жили, как на войне, и Алеша Пешков был там лишь обузой. Горький считал, что мать не любила его, считая виновником несчастий, и поэтому отстранилась от него. Она начала устраивать личную жизнь и повторно вышла замуж. Лишь бабушка – Акулина Ивановна – относилась с добротой к Алеше. Она заменила ему мать и, как могла, поддерживала внука. Именно бабушка дала ему любовь к народным песням и сказкам. Дед же, несмотря на свой сложный характер, обучил мальчика в шестилетнем возрасте по церковным книгам грамоте. В 1877-1879 Алеша Пешков успешно учился в Нижегородском слободском канавинском начальном училище. В августе 1879 от чахотки скончалась его мать. Дед к тому времени совсем разорился и отправил 11-летнего внука «в люди».
«В людях» Алексей Пешков сменил множество занятий: работал «мальчиком» в обувном магазине, посудником на пароходе, находился в услужении, ловил птиц, был продавцом в иконной лавке, учеником в иконописной мастерской, статистом в театре на Нижегородской ярмарке, десятником на ремонте ярмарочных зданий и др. Во время работы на пароходе «Добрый» начальником Алексея Пешкова был повар – отставной гвардейский унтер-офицер Михаил Смурый, который заметил любознательность мальчика и пробудил в нем любовь к чтению. Книги во многом спасали Алексея Пешкова от злого, несправедливого мира, помогли многое понять. Несмотря на ранние лишения и страдания, он сумел сохранить жизнелюбие. Впоследствии М. Горький писал: «Я не ждал помощи извне и не надеялся на счастливый случай… Я очень рано понял, что человека создает его сопротивление окружающей среде».
В 1884 Алексей Пешков поехал поступать в Казанский университет. Вернулся он в Нижний Новгород в 1889 и с перерывами прожил здесь до 1904. В 1913-1914 М. Горький написал автобиографическую повесть «Детство».
В Нижнем Новгороде существует Музей детства А. М. Горького «Домик Каширина». В этом доме Алеша Пешков начал жить с конца августа 1871, после приезда с матерью из Астрахани. Весной 1872 дед Горького разделил имущество между сыновьями, и дом остался его сыну Якову. Сам же Василий Васильевич с женой Акулиной Ивановной и внуком Алешей переехал жить в другой дом. В Музее детства А. М. Горького воспроизведена подлинная обстановка дома семьи Кашириных.
Автобиографическое повествование Максима Горького «Детство» раскрывает перед слушателем жизнь и переживания маленького Алеши. Рано оставшись без отца, он переезжает жить в дом деда. Здесь он самостоятельно учится оценивать людей, различать добро и зло, замечать скрытое и отстаивать свое мнение. Большая семья состоит из добрых и злых людей, сильных и слабых. Но все они интересны и сыграли свою роль в жизни Алеши.
Смерть отца Алеши вынуждает его мать вернуться в дом своих родителей. Эта перемена вызывает в душе мальчика массу переживаний. Ему очень нравится бабушка – добрая, веселая и складная, но по приезде в Нижний даже бабушка отстраняется от него. Вся новая семья не очень дружелюбно встречает вновь прибывших и Алеша чувствует тоску, напряжение и уныние.
Все в доме деда было полно вражды. Прибывшая мать претендовала на приданое, которого была лишена в свое время. Из-за этого братья ее – дяди Алеши, постоянно дрались, ссорились. Напряженная атмосфера сказывалась на всем. Здесь же впервые мальчика выпороли до потери сознания. Это первое знакомство со взрослой жизнью заставило Алешу пересмотреть свои взгляды на деда, на Цыганка, на мать. Уже не все так однозначно. Сильная мать потеряла свой авторитет, властный и жестокий дед оказался заботливым и нежным, прямолинейные братья оказались коварными.
Со временем Алёша начинает знакомиться с Богом. Он замечает, что бабушкин Творец сильно отличается от того, которому молится дед. Бабушкина молитва всегда и при любых обстоятельствах полна слов хвалы и прославления. Ее Бог добр ко всем и внимателен, ему легко подчиняться и его легко любить. Бабушка молится не по написанному, а всегда от души и молитву ее слушать приятно. А вот дед ведет себя перед образами как солдат: стоит прямо, много бьет себя в грудь и требует.
Непутевые дядья требуют постоянно своего наследства, дерутся и нападают на родителей. Наконец, после постоянных ссор и драк, дед делит имущества между братьями и те открывают свои мастерские. Старики с Алешей переезжают в новый дом со множеством квартирантов. Здесь Алеша знакомится с новыми людьми, оценивает их, дружит и ненавидит. Замкнутый, но от того больше интересный Хорошее Дело, ворчливый и старый Петр, дружные браться барчуки и многие другие наполняли детство Алеши и заставляли его чувствовать массу переживаний, которые и сформировали молодого человека.
Возвращение матери внесло в дом новые волнения. Дед хотел ее сосватать, бабушка заступалась. Алеша получал новые знания по алгебре, грамоте, письму, чтобы поступить в школу. Время обучения в младших классах совпало с бедностью. И хотя Алеша был довольно умным и сообразительным мальчиком, все же отношения с учителем, попом и одноклассниками не всегда складывались удачно из-за отсутствия денег, возможности купить необходимые книги и новую одежду.
Судьба матери после второго замужества сложилась несчастливо. Отчим проиграл в карты все приданное, маленькие дети умирали в раннем возрасте. Все эти несчастья, частые побои привели к смерти матери, что сильно подкосило стариков.
По ходу всей повести слушатели аудиокниги могут познакомиться с историями жизни главных героев, которые возникают в разных главах, открывая перед нами новые грани характера и особенности жизни. Судьба доброго и честного отца Алеши, подкидыша Цыганка, бабушкина молодость, свадьба и любовь родителей, жизни дяди Якова и Михаила – все это прошло перед Алешей в рассказах, но не могло не оставить отпечаток в его душе.
«В детстве я представляю сам себя ульем, куда разные простые, серые люди сносили, как пчелы, мед своих знаний и дум о жизни, щедро обогащая душу мою, кто чем мог. Часто мед этот был грязен и горек, но всякое знание - всё-таки мед»
Данная аудиокнига озвучена и проработана Любовью Коневой великолепно. Переживания маленького мальчика – его радости и обиды, победы и поражения, горести и счастье переданы очень точно. Любовь Конева создала образ и изобразила характер каждого персонажа, сделала все для того, чтобы аудиокнига захватила и увлекла слушателя.
Горький Максим
Детство
А.М.Горький
Детство
Сыну моему посвящаю
I
В полутёмной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его весёлые глаза плотно прикрыты чёрными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами.
Мать, полуголая, в красной юбке, стоит на коленях, зачёсывая длинные, мягкие волосы отца со лба на затылок чёрной гребёнкой, которой я любил перепиливать корки арбузов; мать непрерывно говорит что-то густым, хрипящим голосом, её серые глаза опухли и словно тают, стекая крупными каплями слёз.
Меня держит за руку бабушка - круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом; она вся чёрная, мягкая и удивительно интересная; она тоже плачет, как-то особенно и хорошо подпевая матери, дрожит вся и дёргает меня, толкая к отцу; я упираюсь, прячусь за неё; мне боязно и неловко.
Я никогда ещё не видал, чтобы большие плакали, и не понимал слов, неоднократно сказанных бабушкой:
- Попрощайся с тятей-то, никогда уж не увидишь его, помер он, голубчик, не в срок, не в свой час...
Я был тяжко болен,- только что встал на ноги; во время болезни - я это хорошо помню - отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек.
- Ты откуда пришла? - спросил я её.
Она ответила:
- С верху, из Нижнего, да не пришла, а приехала! По воде-то не ходят, шиш!
Это было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые, крашеные персияне, а в подвале старый, жёлтый калмык продавал овчины. По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадёшь, скатиться кувырком,это я знал хорошо. И при чём тут вода? Всё неверно и забавно спутано.
- А отчего я шиш?
- Оттого, что шумишь,- сказала она, тоже смеясь.
Она говорила ласково, весело, складно. Я с первого же дня подружился с нею, и теперь мне хочется, чтобы она скорее ушла со мною из этой комнаты.
Меня подавляет мать; её слёзы и вой зажгли во мне новое, тревожное чувство. Я впервые вижу её такою,- она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как лошадь; у неё жёсткое тело и страшно сильные руки. А сейчас она вся как-то неприятно вспухла и растрёпана, всё на ней разорвалось; волосы, лежавшие на голове аккуратно, большою светлой шапкой, рассыпались по голому плечу, упали на лицо, а половина их, заплетённая в косу, болтается, задевая уснувшее отцово лицо. Я уже давно стою в комнате, но она ни разу не взглянула на меня, - причёсывает отца и всё рычит, захлёбываясь слезами.
В дверь заглядывают чёрные мужики и солдат-будочник. Он сердито кричит:
- Скорее убирайте!
Окно занавешено тёмной шалью; она вздувается, как парус. Однажды отец катал меня на лодке с парусом. Вдруг ударил гром. Отец засмеялся, крепко сжал меня коленями и крикнул:
- Ничего не бойся, Лук!
Вдруг мать тяжело взметнулась с пола, тотчас снова осела, опрокинулась на спину, разметав волосы по полу; её слепое, белое лицо посинело, и, оскалив зубы, как отец, она сказала страшным голосом:
- Дверь затворите... Алексея - вон!
Оттолкнув меня, бабушка бросилась к двери, закричала:
- Родимые, не бойтесь, не троньте, уйдите Христа ради! Это не холера, роды пришли, помилуйте, батюшки!
Я спрятался в тёмный угол за сундук и оттуда смотрел как мать извивается по полу, охая и скрипя зубами, а бабушка, ползая вокруг, говорит ласково и радостно:
- Во имя отца и сына! Потерпи, Варюша!.. Пресвятая мати божия, заступница:
Мне страшно; они возятся на полу около отца, задевают его, стонут и кричат, а он неподвижен и точно смеётся. Это длилось долго - возня на полу; не однажды мать вставала на ноги и снова падала; бабушка выкатывалась из комнаты, как большой чёрный мягкий шар; потом вдруг во тьме закричал ребёнок.
- Слава тебе, господи! - сказала бабушка. - Мальчик!
И зажгла свечу.
Я, должно быть, заснул в углу,- ничего не помню больше.
Второй оттиск в памяти моей - дождливый день, пустынный угол кладбища; я стою на скользком бугре липкой земли и смотрю в яму, куда опустили гроб отца; на дне ямы много воды и есть лягушки,- две уже взобрались на жёлтую крышку гроба.
У могилы - я, бабушка, мокрый будочник и двое сердитых мужиков с лопатами. Всех осыпает тёплый дождь, мелкий, как бисер.
- Зарывай,- сказал будочник, отходя прочь.
Бабушка заплакала, спрятав лицо в конец головного платка. Мужики, согнувшись, торопливо начали сбрасывать землю в могилу, захлюпала вода; спрыгнув с гроба, лягушки стали бросаться на стенки ямы, комья земли сшибали их на дно.
- Отойди, Лёня,- сказала бабушка, взяв меня за плечо; я выскользнул из-под её руки, не хотелось уходить.
- Экой ты, господи,- пожаловалась бабушка, не то на меня, не то на бога, и долго стояла молча, опустив голову; уже могила сровнялась с землёй, а она всё ещё стоит.
Мужики гулко шлёпали лопатами по земле; налетел ветер и прогнал, унёс дождь. Бабушка взяла меня за руку и повела к далёкой церкви, среди множества тёмных крестов.
- Ты что не поплачешь? - спросила она, когда вышла за ограду. Поплакал бы!
- Не хочется,- сказал я.
- Ну, не хочется, так и не надо,- тихонько выговорила она.
Всё это было удивительно: я плакал редко и только от обиды, не от боли; отец всегда смеялся над моими слезами, а мать кричала:
- Не смей плакать!
Потом мы ехали по широкой, очень грязной улице на дрожках, среди тёмнокрасных домов; я спросил бабушку:
- А лягушки не вылезут?
- Нет, уж не вылезут,- ответила она. - Бог с ними!
Ни отец, ни мать не произносили так часто и родственно имя божие.
Через несколько дней я, бабушка и мать ехали на пароходе, в маленькой каюте; новорожденный брат мой Максим умер и лежал на столе в углу, завёрнутый в белое, спеленатый красною тесьмой.
Примостившись на узлах и сундуках, я смотрю в окно, выпуклое и круглое, точно глаз коня; за мокрым стеклом бесконечно льётся мутная, пенная вода. Порою она, вскидываясь, лижет стекло. Я невольно прыгаю на пол.
- Не бойся,- говорит бабушка и, легко приподняв меня мягкими руками, снова ставит на узлы.
Над водою - серый, мокрый туман; далеко где-то является тёмная земля и снова исчезает в тумане и воде. Всё вокруг трясётся. Только мать, закинув руки за голову, стоит, прислоняясь к стене, твёрдо и неподвижно. Лицо у неё тёмное, железное и слепое, глаза крепко закрыты, она всё время молчит, и вся какая-то другая, новая, даже платье на ней незнакомо мне.
Бабушка не однажды говорила ей тихо:
- Варя, ты бы поела чего, маленько, а?
Она молчит и неподвижна.
Бабушка говорит со мною шёпотом, а с матерью - громче, но как-то осторожно, робко и очень мало. Мне кажется, что она боится матери. Это понятно мне и очень сближает с бабушкой.
- Саратов,- неожиданно громко и сердито сказала мать. - Где же матрос?
Вот и слова у неё странные, чужие: Саратов, матрос.
Вошёл широкий седой человек, одетый в синее, принёс маленький ящик. Бабушка взяла его и стала укладывать тело брата, уложила и понесла к двери на вытянутых руках, но - толстая - она могла пройти в узенькую дверь каюты только боком и смешно замялась перед нею.
- Эх, мамаша,- крикнула мать, отняла у неё гроб, и обе они исчезли, а я остался в каюте, разглядывая синего мужика.
- Что, отошёл братишка-то? - сказал он, наклонясь ко мне.
- Ты кто?
- Матрос.
- А Саратов - кто?
- Город. Гляди в окно, вот он!
За окном двигалась земля; тёмная, обрывистая, она курилась туманом, напоминая большой кусок хлеба, только что отрезанный от каравая.
- А куда бабушка ушла?
- Внука хоронить.
- Его в землю зароют?
- А как же? Зароют.
Я рассказал матросу, как зарыли живых лягушек, хороня отца. Он поднял меня на руки, тесно прижал к себе и поцеловал.
- Эх, брат, ничего ты ещё не понимаешь! - сказал он. - Лягушек жалеть не надо, господь с ними! Мать пожалей,- вон как её горе ушибло!
Над нами загудело, завыло. Я уже знал, что это - пароход, и не испугался, а матрос торопливо опустил меня на пол и бросился вон, говоря:
- Надо бежать!
И мне тоже захотелось убежать. Я вышел за дверь. В полутёмной узкой щели было пусто. Недалеко от двери блестела медь на ступенях лестницы. Взглянув наверх, я увидал людей с котомками и узлами в руках. Было ясно, что все уходят с парохода,- значит и мне нужно уходить.
Но когда вместе с толпою мужиков я очутился у борта парохода, перед мостками на берег, все стали кричать на меня:
- Это чей? Чей ты?
- Не знаю.
Меня долго толкали, встряхивали, щупали. Наконец явился седой матрос и схватил меня, объяснив:
- Это астраханский, из каюты...
Бегом он снёс меня в каюту, сунул на узлы и ушёл, грозя пальцем:
- Я тебе задам!
Шум над головою становился всё тише, пароход уже не дрожал и не бухал по воде. Окно каюты загородила какая-то мокрая стена; стало темно, душно, узлы точно распухли, стесняя меня, и всё было нехорошо. Может быть, меня так и оставят навсегда одного в пустом пароходе?
Подошёл к двери. Она не отворяется, медную ручку её нельзя повернуть. Взяв бутылку с молоком, я со всею силой ударил по ручке. Бутылка разбилась, молоко облило мне ноги, натекло в сапоги.
Огорчённый неудачей, я лёг на узлы, заплакал тихонько и, в слезах, уснул.
А когда проснулся, пароход снова бухал и дрожал, окно каюты горело, как солнце. Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашёптывая. Волос у неё было странно много, они густо покрывали ей плечи, грудь, колени и лежали на полу, чёрные, отливая синим. Приподнимая их с пола одною рукою и держа на весу, она с трудом вводила в толстые пряди деревянный редкозубый гребень; губы её кривились, тёмные глаза сверкали сердито, а лицо в этой массе волос стало маленьким и смешным.
Сегодня она казалась злою, но когда я спросил, отчего у неё такие длинные волосы, она сказала вчерашним тёплым и мягким голосом:
- Видно, в наказание господь дал, - расчеши-ка вот их, окаянные! Смолоду я гривой этой хвасталась, на старости кляну! А ты спи! Ещё рано,солнышко чуть только с ночи поднялось...
- Не хочу уж спать!
- Ну, ино не спи,- тотчас согласилась она, заплетая косу и поглядывая на диван, где вверх лицом, вытянувшись струною, лежала мать. - Как это ты вчера бутыль-то раскокал? Тихонько говори!
Говорила она, как-то особенно выпевая слова, и они легко укрепля- лись в памяти моей, похожие на цветы, такие же ласковые, яркие, сочные. Когда она улыбалась, её тёмные, как вишни, зрачки расширялись, вспыхивая невыразимо приятным светом, улыбка весело обнажала белые, крепкие зубы, и, несмотря на множество морщин в тёмной коже щёк, всё лицо казалось молодым и светлым. Очень портил его этот рыхлый нос с раздутыми ноздрями и красный на конце. Она нюхала табак из чёрной табакерки, украшенной серебром. Вся она тёмная, но светилась изнутри - через глаза - неугасимым, весёлым и тёплым светом. Она сутула, почти горбатая, очень полная, а двигалась легко и ловко, точно большая кошка, - она и мягкая такая же, как этот ласковый зверь.
До неё как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала всё вокруг меня в непрерывную нить, сплела всё в разноцветное кружево и сразу стала на всю жизнь другом, самым близким сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, - это её бескорыстная любовь к миру обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни.
Сорок лет назад пароходы плавали медленно; мы ехали до Нижнего очень долго, и я хорошо помню эти первые дни насыщения красотою.
Установилась хорошая погода; с утра до вечера я с бабушкой на палубе, под ясным небом, между позолоченных осенью, шелками шитых берегов Волги. Не торопясь, лениво и гулко бухая плицами по серовато-синей воде, тянется вверх по течению светлорыжий пароход, с баржой на длинном буксире. Баржа серая и похожа на мокрицу. Незаметно плывёт над Волгой солнце; каждый час вокруг всё ново, всё меняется; зелёные горы - как пышные складки на богатой одежде земли; по берегам стоят города и сёла, точно пряничные издали; золотой осенний лист плывёт по воде.
- Ты гляди, как хорошо-то! - ежеминутно говорит бабушка, переходя от борта к борту, и вся сияет, а глаза у неё радостно расширены.
Часто она, заглядевшись на берег, забывала обо мне: стоит у борта, сложив руки на груди, улыбается и молчит, а на глазах слёзы. Я дёргаю её за тёмную, с набойкой цветами, юбку.
- Ась? - встрепенётся она. - А я будто задремала да сон вижу.
- А о чём плачешь?
- Это, милый, от радости да от старости,- говорит она, улыбаясь. - Я ведь уж старая, за шестой десяток лета-вёсны мои перекинулись-пошли.
И, понюхав табаку, начинает рассказывать мне какие-то диковинные истории о добрых разбойниках, о святых людях, о всяком зверье и нечистой силе.
Сказки она сказывает тихо, таинственно, наклонясь к моему лицу, заглядывая в глаза мне расширенными зрачками, точно вливая в сердце моё силу, приподнимающую меня. Говорит, точно поёт, и чем дальше, тем складней звучат слова. Слушать её невыразимо приятно. Я слушаю и прошу:
- Ещё!
- А ещё вот как было: сидит в подпечке старичок-домовой, занозил он себе лапу лапшой, качается, хныкает: "Ой, мышеньки, больно, ой, мышата, не стерплю!"
Подняв ногу, она хватается за неё руками, качает её на весу и смешно морщит лицо, словно ей самой больно.
Вокруг стоят матросы - бородатые, ласковые мужики,- слушают, смеются, хвалят её и тоже просят:
- А ну, бабушка, расскажи ещё чего!
Потом говорят:
- Айда ужинать с нами!
За ужином они угощают её водкой, меня - арбузами, дыней; это делается скрытно: на пароходе едет человек, который запрещает есть фрукты, отнимает их и выбрасывает в реку. Он одет похоже на будочника - с медными пуговицами - и всегда пьяный; люди прячутся от него.
Мать редко выходит на палубу и держится в стороне от нас. Она всё молчит, мать. Её большое, стройное тело, тёмное, железное лицо, тяжёлая корона заплетённых в косы светлых волос - вся она, мощная и твёрдая, вспоминается мне как бы сквозь туман или прозрачное облако; из него отдалённо и неприветливо смотрят прямые серые глаза, такие же большие, как у бабушки.
Однажды она строго сказала:
- Смеются люди над вами, мамаша!
- А господь с ними! - беззаботно ответила бабушка. - А пускай смеются, на доброе им здоровье!
Помню детскую радость бабушки при виде Нижнего. Дёргая за руку, она толкала меня к борту и кричала:
- Гляди, гляди, как хорошо! Вот он, батюшка Нижний-то! Вот он какой, богов! Церкви-те, гляди-ка ты, летят будто!
И просила мать, чуть не плача:
- Варюша, погляди, чай, а? Поди, забыла ведь! Порадуйся!
Мать хмуро улыбалась.
Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загромождённой судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься на палубу. Впереди всех быстро шёл небольшой сухонький старичок, в чёрном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелёными глазками.
- Папаша! - густо и громко крикнула мать и опрокинулась на него, а он, хватая её за голову, быстро гладя щёки её маленькими, красными руками, кричал, взвизгивая:
- Что-о, дура? Ага-а! То-то вот... Эх вы-и...
Бабушка обнимала и целовала как-то сразу всех, вертясь, как винт; она толкала меня к людям и говорила торопливо:
- Ну, скорее! Это - дядя Михайло, это - Яков... Тётка Наталья, это братья, оба Саши, сестра Катерина, это всё наше племя, вот сколько!
Дедушка сказал ей:
- Здорова ли, мать?
Они троекратно поцеловались.
Дед выдернул меня из тесной кучи людей и спросил, держа за голову:
- Ты чей таков будешь?
- Астраханский, из каюты...
- Чего он говорит? - обратился дед к матери и, не дождавшись ответа, отодвинул меня, сказав:
- Скулы-те отцовы... Слезайте в лодку!
Съехали на берег и толпой пошли в гору, по съезду, мощённому крупным булыжником, между двух высоких откосов, покрытых жухлой, примятой травой.
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: чёрный гладковолосый Михаил, сухой, как дед, светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шёл с бабушкой и маленькой тёткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала:
- Ой, не могу!
- На што они тревожили тебя? - сердито ворчала бабушка. - Эко неумное племя!
И взрослые и дети - все не понравились мне, я чувствовал себя чужим среди них, даже и бабушка как-то померкла, отдалилась.
Особенно же не понравился мне дед; я сразу почуял в нём врага, и у меня явилось особенное внимание к нему, опасливое любопытство.
Дошли до конца съезда. На самом верху его, прислоняясь к правому откосу и начиная собой улицу, стоял приземистый одноэтажный дом, окрашенный грязнорозовой краской, с нахлобученной низкой крышей и выпученными окнами. С улицы он показался мне большим, но внутри его, в маленьких, полутёмных комнатах, было тесно; везде, как на пароходе перед пристанью, суетились сердитые люди, стаей вороватых воробьёв метались ребятишки, и всюду стоял едкий, незнакомый запах.
Я очутился на дворе. Двор был тоже неприятный: весь завешан огромными мокрыми тряпками, заставлен чанами с густой разноцветной водою. В ней тоже мокли тряпицы. В углу, в низенькой полуразрушенной пристройке, жарко горели дрова в печи, что-то кипело, булькало, и невидимый человек громко говорил странные слова:
- Сандал - фуксин - купорос...
II
Началась и потекла со страшной быстротой густая, пестрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением.
1913 год, . Повествование ведётся от имени мальчика Алёши Пешкова.
I
Моё первое воспоминание - смерть отца. Я не понимал, что отца больше нет, но в память мне врезался плач матери Варвары. Перед этим я сильно болел, и к нам приехала бабушка Акулина Ивановна Каширина, «круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом». Бабушка нюхала табак и была вся «чёрная, мягкая», как , с очень длинными и густыми волосами.
II
Жила семья деда в большом доме, нижний этаж которого был занят красильной мастерской. Жили недружно. Мама вышла замуж без благословения, и теперь дядья требовали у деда её приданое. Время от времени дядья дрались. Дом «был наполнен горячим туманом вражды всех со всеми». Наш приезд только усилил эту вражду. Мне, выросшему в дружной семье, было очень тяжело.
По субботам дед сёк внуков, провинившихся за неделю. Меня это наказание тоже не миновало. Я сопротивлялся, и дед засёк меня до полусмерти. После, когда я отлёживался в постели, дед пришёл мириться. После этого мне стало понятно, что дед «не злой и не страшен», но забыть и простить побои я не мог. Особенно поразил меня в те дни Иван-Цыганок: он подставлял руку под розги, и часть ударов досталась ему.
III
После я очень подружился с этим весёлым парнем. Иван-Цыганок был подкидышем: бабушка нашла его как-то зимой возле своего дома и воспитала. Он обещал стать хорошим мастером, и дядья часто ссорились из-за него: после раздела каждый хотел взять Цыганка себе. Несмотря на свои семнадцать лет, Цыганок был добрым и наивным. Каждую пятницу его отправляли на рынок за продуктами, и Иван тратил меньше, а привозил больше, чем следовало. Оказалось, он приворовывал, чтобы порадовать скупого деда. Бабушка ругалась - она боялась, что однажды Цыганка схватит полиция.
Вскоре Иван погиб. Во дворе у деда лежал тяжёлый дубовый крест. Дядька Яков дал обет отнести его на могилу жены, которую сам же и убил. Цыганку выпало нести комель этого огромного креста. Парень надорвался и умер от кровотечения.
IV
Прошло время. В доме жилось всё хуже. Спасали мою душу только бабушкины сказки. Бабушка не боялась никого, кроме тараканов. Однажды вечером загорелась мастерская. Рискуя жизнью, бабушка вывела из горящей конюшни жеребца и очень сильно обожгла руки.
V
«К весне дядьки разделились», а дед купил большой дом, на первом этаже которого был кабак. Остальные комнаты дед сдавал. Вокруг дома рос густой запущенный сад, спускавшийся в овраг. Мы с бабушкой поселились в уютной комнате на чердаке. Все любили бабушку и обращались к ней за советом - Акулина Ивановна знала множество рецептов лекарств из трав. Родом она была с Волги. Её мать «обидел» барин, девушка выбросилась из окна и осталась калекой. С детства Акулина ходила «по людям», просила милостыню. Потом её мать, бывшая искусной кружевницей, выучила дочь своему мастерству, а когда о ней слава пошла, и дед появился. Дед, пребывая в хорошем настроении, тоже рассказывал мне о своём детстве, которое он помнил «от француза», и о своей матери - злой бабе калашнице.
Некоторое время спустя дед взялся учить меня грамоте по церковным книгам. Я оказался способным к этому, и вскоре бегло разбирал церковный устав. На улицу меня отпускали редко - всякий раз местные мальчишки избивали меня до синяков.
VI
Вскоре наша спокойная жизнь кончилась. Однажды вечером прибежал дядька Яков и сообщил, что дядька Михайло идёт убивать деда. С того вечера дядька Михайло являлся ежедневно и учинял скандалы на радость всей улицы. Так он пытался выманить у деда мамино приданое, но старик не сдавался.
VII-VIII
Ближе к весне дед неожиданно продал дом и купил другой, «по Канатной улице». При новом доме тоже был заросший сад с ямой - остатками сгоревшей бани. Слева с нами соседствовал полковник Овсянников, а справа - семейство Бетленга. Дом был набит интересными людьми. Особенно интересен для меня был нахлебник по прозвищу Хорошее Дело. Его комната была заполнена странными вещами, и он постоянно что-то изобретал. Вскоре я сдружился с Хорошим Делом. Он научил меня правильно излагать события, не повторяясь и отсекая всё лишнее. Бабушке и деду эта дружба не понравилась - они считали нахлебника колдуном, и Хорошему Делу пришлось съехать.
IX
Очень интересовал меня и . В щели забора или с ветки дерева я видел трёх мальчиков, играющих во дворе дружно и без ссор. Однажды, играя в прятки, младший мальчик упал в колодец. Я бросился на помощь и вместе со старшими детьми вытащил малыша. Мы дружили, пока я не попался на глаза полковнику. Пока он выставлял меня из дому, я успел обозвать его «старым чёртом», за что был бит. С тех пор мы с Овсянниковыми-младшими общались только через дыру в заборе.
X
Мать я вспоминал нечасто. Однажды зимой она вернулась и поселилась в комнате нахлебника. Мать начала учить меня грамматике и арифметике. Жилось мне в те времена трудно. Часто дед ссорился с матерью, пытался принудить её к новому замужеству, но та всегда отказывалась. Бабушка заступалась за дочь, и однажды дед жестоко её избил. Я отомстил деду, испортив его любимые святцы.
Мать подружилась с соседкой, женой военного, к которой часто приходили гости из дома Бетленгов. Дед тоже начал устраивать «вечера» и даже нашёл матери жениха - кривого и лысого часовщика. Мать, женщина молодая и красивая, ему отказала.
XI
«После этой истории мать сразу окрепла, туго выпрямилась и стала хозяйкой в доме». У неё в гостях стали часто бывать братья Максимовы, перекочевавшие к нам от Бетленгов.
После Святок я долго болел оспой. Всё это время за мной ухаживала бабушка. Вместо сказки она рассказывала мне об отце. Максим Пешков был сыном солдата, «дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь за жестокость с подчинёнными». В Сибири Максим и родился. Мать его умерла, и он долго скитался. Попав в Нижний Новгород, Максим стал работать у столяра и вскоре сделался знатным краснодеревщиком. Мать моя вышла за него замуж против воли деда - тот хотел дочь-красавицу выдать за дворянина.
XII
Вскоре мать вышла замуж за младшего Максимова, Евгения. Отчима я сразу возненавидел. Бабушка от расстройства начала пить крепкое вино и часто бывала пьяной. В яме, оставшейся от сгоревшей бани, я выстроил себе убежище и провёл в нём всё лето.
Осенью дед продал дом и заявил бабушке, что больше кормить её не будет. «Дед снял две тёмные комнатки в подвале старого дома». Вскоре после переезда появились мать с отчимом. Они рассказали, что дом их сгорел со всем скарбом, но дед знал, что отчим проигрался и приехал просить денег. Мать с отчимом сняли бедное жильё и забрали меня с собой. Мама была беременна, а отчим обманывал рабочих, скупая за полцены кредитные записки на продукты, которыми на заводе платили вместо денег.
Меня отдали в школу, где мне очень не нравилось. Дети смеялись над моей бедной одеждой, а учителя меня не любили. В то время я часто хулиганил и досаждал матери. Жизнь между тем становилась всё тяжелее. Мама родила сына, странного большеголового мальчика, который вскоре тихо умер. У отчима появилась любовница. Однажды я увидел, как он своей тонкой и длинной ногой бьёт снова беременную мать в грудь. Я замахнулся на Евгения ножом. Мама успела меня оттолкнуть - нож только разрезал одежду и скользнул по рёбрам.
XIII
«Снова я у деда». Старик стал скуп. Он разделил хозяйство на две части. Теперь даже чай они с бабушкой заваривали по очереди. Чтобы заработать на хлеб, бабушка занялась вышиванием и плетением кружев, а я с компанией ребят собирал ветошь и кости, обирал пьяных и воровал дрова и тёс «в лесных складах по берегу Оки». Одноклассники знали, чем мы занимаемся, и издевались ещё больше.
Когда я перешёл в третий класс, к нам переехала мать с маленьким Николаем. Отчим снова куда-то исчез. Мама была тяжело больна. Бабушка ушла в дом богатого купца вышивать покров, и с Николаем возился дед, часто из жадности недокармливая ребёнка. Я тоже любил играть с братишкой. Мать умерла через несколько месяцев у меня на руках, так и не увидев мужа.
После похорон дед сказал, что кормить меня не собирается, и послал «в люди».
