В «Грозе». Он прежде всего поражает нас своею противоположностью всяким самодурным началам. Не с инстинктом буйства и разрушения, но и не с практической ловкостью улаживать для высоких целей свои собственные делишки, не с бессмысленным, трескучим пафосом, но и не с дипломатическим, педантским расчетом является он перед нами. Нет, он сосредоточенно-решителен, неуклонно верен чутью естественной правды, исполнен веры в новые идеалы и самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны.
Он водится не отвлеченными принципами, не практическими соображениями, не мгновенным пафосом, а просто натурою, всем существом своим. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила и существенная необходимость его в то время, когда старые, дикие отношения, потеряв всякую внутреннюю силу, продолжают держаться внешнею механическою связью.
Решительный, цельный русский характер, действующий в среде Диких и Кабановых, является у Островского в женском типе, и это не лишено своего серьезного значения. Известно, что крайности отражаются крайностями и что самый сильный протест бывает тот, который поднимается, наконец, из груди самых слабых и терпеливых. Поприще, на котором Островский наблюдает и показывает нам русскую жизнь, не касается отношений чисто общественных и государственных, а ограничивается семейством; в семействе же кто более всего выдерживает на себе весь гнет самодурства, как не женщина?
Ясно из этого, что если уж женщина захочет высвободиться из подобного положения, то ее дело будет серьезно и решительно. Какому-нибудь Кудряшу ничего не стоит поругаться с Диким: оба они нужны друг другу, и, стало быть, со стороны Кудряша не нужно особенного героизма для предъявления своих требований. Зато его выходка и не поведет ни к чему серьезному: поругается он, Дикой, погрозит отдать его в солдаты, да не отдаст; Кудряш будет доволен тем, что отгрызся, а дела опять пойдут по-прежнему. Не то с женщиной: она должна иметь много силы характера уже и для того, чтобы заявить свое недовольство, свои требования. При первой же попытке ей дадут почувствовать, что она ничто, что ее раздавить могут. Она знает, что это действительно так, и должна смириться; иначе над ней исполнят угрозу – прибьют, запрут, оставят на покаянии, на хлебе и воде, лишат света дневного, испытают все домашние исправительные средства доброго старого времени и приведут-таки к покорности. Женщина, которая хочет идти до конца в своем восстании против угнетения и произвола старших в русской семье, должна быть исполнена героического самоотвержения, должна на все решиться и ко всему быть готова. Каким образом может она выдержать себя? Где взять ей столько характера? На это только и можно отвечать тем, что естественных стремлений человеческой природы совсем уничтожить нельзя. Можно их наклонять в сторону, давить, сжимать, но все это только до известной степени.
Таким образом, возникновение женского энергического характера вполне соответствует тому положению, до какого доведено самодурство в драме Островского. В положении, представленном «Грозой», оно дошло до крайности, до отрицания всякого здравого смысла; оно более, чем когда-нибудь враждебно естественным требованиям человечества и ожесточеннее прежнего силится остановить их развитие, потому что в торжестве их видит приближение своей неминуемой гибели. Через это оно еще более вызывает ропот и протест даже в существах самых слабых. А вместе с тем самодурство, как мы видели, потеряло свою самоуверенность, лишилось и твердости в действиях, утратило и значительную долю той силы, которая заключалась для него в наведении страха на всех. Поэтому протест против него не заглушается уже в самом начале, а может превратиться в упорную борьбу.
Прежде всего вас поражает необыкновенная своеобразность этого характера. Ничего нет в нем внешнего, чужого, а все выходит как-то изнутри его; всякое впечатление переработывается в нем и затем срастается с ним органически. Это мы видим, например, в простодушном рассказе Катерины о своем детском возрасте и о жизни в доме у матери. Оказывается, что воспитание и молодая жизнь ничего не дали ей; в доме ее матери было то же, что и у Кабановых, – ходили в церковь, шили золотом по бархату, слушали рассказы странниц, обедали, гуляли по саду, опять беседовали с богомолками и сами молились... Выслушав рассказ Катерины, Варвара, сестра ее мужа, с удивлением замечает: «Да ведь и у нас то же самое». Но разница определяется Катериною очень быстро в пяти словах: «Да здесь все как будто из-под неволи!» И дальнейший разговор показывает, что во всей этой внешности, которая так обыденна у нас повсюду, Катерина умела находить свой особенный смысл, применять ее к своим потребностям и стремлениям, пока не налегла на нее тяжелая рука Кабанихи. Катерина вовсе не принадлежит к буйным характерам никогда не довольным, любящим разрушать во что бы то ни стало. Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается все осмыслить и облагородить в своем воображении. Всякий внешний диссонанс она старается согласить с гармонией своей души, всякий недостаток покрывает из полноты своих внутренних сил.
Она странная, сумасбродная с точки зрения окружающих; но это потому, что она никак не может принять в себя их воззрений и наклонностей.
В сухой однообразной жизни своей юности, в грубых и суеверных понятиях окружающей среды она постоянно умела брать то, что соглашалось с ее естественными стремлениями к красоте, гармонии, довольству, счастью. В разговорах странниц, в земных поклонах и причитаниях она видела не мертвую форму, а что-то другое, к чему постоянно стремилось ее сердце. На основании их она строила себе свой идеальный мир, без страстей, без нужды, без горя, мир, весь посвященный добру и наслажденью. Но в чем настоящее и истинное наслаждение для человека, она не могла определить себе; вот отчего эти внезапные порывы каких-то безотчетных, неясных стремлений.
В сумрачной обстановке новой семьи начала чувствовать Катерина недостаточность внешности, которою думала довольствоваться прежде. Под тяжелой рукою бездушной Кабанихи нет простора ее светлым видениям, как нет свободы ее чувствам. В порыве нежности к мужу она хочет обнять его, – старуха кричит: «Что на шею виснешь, бесстыдница? В ноги кланяйся!» Ей хочется остаться одной и погрустить тихонько, как бывало, а свекровь говорит: «Отчего не воешь? Она ищет света, воздуха, хочет помечтать и порезвиться, полить свои цветы, посмотреть на солнце, на Волгу, послать свой привет всему живому, – а ее держат в неволе, в ней постоянно подозревают нечистые, развратные замыслы. Она ищет прибежища по-прежнему в религиозной практике, в посещении церкви, в душеспасительных разговорах; но и здесь не находит уже прежних впечатлений. Убитая дневной работой и вечной неволей, она уже не может с прежней ясностью мечтать об ангелах, поющих в пыльном столбе, освещенном солнцем, не может вообразить себе райских садов с их невозмущаемым видом и радостью. Все мрачно, страшно вокруг нее, все веет холодом и какой-то неотразимой угрозой: и лики святых так строги, и церковные чтения так грозны, и рассказы странниц так чудовищны... Они все те же, в сущности, они нимало не изменились, но изменилась она сама: в ней уже нет охоты строить воздушные видения, да уж и не удовлетворяет ее то неопределенное воображение блаженства, которым она наслаждалась прежде. Она возмужала, в ней проснулись другие желания, более реальные; не зная иного поприща, кроме семьи, иного мира, кроме того, какой сложился для нее в обществе ее городка, она, разумеется, и начинает сознавать из всех человеческих стремлений то, которое всего неизбежнее и всего ближе к ней, – стремление любви и преданности. В прежнее время ее сердце было слишком полно мечтами, она не обращала внимания на молодых людей, которые на нее заглядывались, а только смеялась. Выходя замуж за Тихона Кабанова, она и его не любила, она еще и не понимала этого чувства; сказали ей, что всякой девушке надо замуж выходить, показали Тихона как будущего мужа, она и пошла за него, оставаясь совершенно индифферентною к этому шагу. И здесь тоже проявляется особенность характера: по обычным нашим понятиям, ей бы следовало противиться, если у ней решительный характер; но она и не думает о сопротивлении, потому что не имеет достаточно оснований для этого. В этом нельзя видеть ни бессилия, ни апатии, а можно находить только недостаток опытности да еще слишком большую готовность делать все для других, мало заботясь о себе.
Островский обладает глубоким пониманием русской жизни и великим уменьем изображать резко и живо самые существенные ее стороны.
Внимательно соображая совокупность его произведений, мы находим, что чутье истинных потребностей и стремлений русской жизни никогда не оставляло его; оно иногда и не показывалось на первый взгляд, но всегда находилось в корне его произведений. Требование права, уважение личности, протест против насилия и произвола вы находите во множестве литературных произведений; но в них большею частию дело не проведено жизненным, практическим образом, почувствована отвлеченная, философская сторона вопроса и из нее все выведено, указывается право, а оставляется без внимания реальная возможность. У Островского не то: у него вы находите не только нравственную, но и житейскую экономическую сторону вопроса, а в этом-то и сущность дела. У него вы ясно видите, как самодурство опирается на толстой мошне, которую называют "божиим благословением", и как безответность людей перед ним определяется материальною от него зависимостью. Мало того, вы видите, как эта материальная сторона во всех житейских отношениях господствует над отвлеченною и как люди, лишенные материального обеспечения, мало ценят отвлеченные права и даже теряют ясное сознание о них. В самом деле - сытый человек может рассуждать хладнокровно и умно, следует ли ему есть такое-то кушанье; но голодный рвется к пище, где ни завидит ее и какова бы она ни была. Таким образом, борьба, совершается в пьесах Островского не в монологах действующих лиц, а в фактах, господствующих над ними. Посторонние лица имеют резон своего появления и оказываются даже необходимы для полноты пьесы. Недеятельные участники жизненной драмы, по-видимому занятые только своим делом каждый, - имеют часто одним своим существованием такое влияние на ход дела, что его ничем и отразить нельзя. Сколько горячих идей, сколько обширных планов, сколько восторженных порывов рушится при одном взгляде на равнодушную, прозаическую толпу, с презрительным индифферентизмом проходящую мимо нас! Сколько чистых и добрых чувств замирает в нас из боязни, чтобы не быть осмеянным и поруганным этой толпой. А с другой стороны, и сколько преступлений, сколько порывов произвола и насилия останавливается пред решением этой толпы, всегда как будто равнодушной и податливой, но, в сущности, весьма неуступчивой в том, что раз ею признано. Поэтому чрезвычайно важно для нас знать, каковы понятия этой толпы о добре и зле, что у ней считается за истину и что за ложь. Этим определяется наш взгляд на положение, в каком находятся главные лица пьесы, а следовательно, и степень нашего участия к ним. Катерина до конца водится своей натурой, а не заданными решениями, потому что для решений ей бы надо было иметь логические, твердые основания, а между тем все начала, которые ей даны для теоретических рассуждений, решительно противны ее натуральным влечениям. Оттого она не только не принимает геройских поз и не произносит изречений, доказывающих твердость характера, а даже напротив - является в виде слабой женщины, не умеющей противиться своим влечениям, и старается оправдывать тот героизм, какой проявляется в ее поступках. Ни на кого она не жалуется, никого не винит, и даже на мысль ей не приходит ничего подобного. Нет в ней ни злобы, ни презрения, ничего, чем так красуются обыкновенно разочарованные герои, самовольно покидающие свет. Мысль о горечи жизни, какую надо будет терпеть, до того терзает Катерину, что повергает ее в какое-то полугорячечное состояние. В последний момент особенно живо мелькают в ее воображении все домашние ужасы. Она вскрикивает: "А поймают меня да воротят домой насильно! ... Скорей, скорей... " И дело кончено: она не будет более жертвою бездушной свекрови, не будет более томиться взаперти с бесхарактерным и противным ей мужем. Она освобождена! ... Грустно, горько такое освобождение; но что же делать, когда другого выхода нет. Хорошо, что нашлась в бедной женщине решимость хоть на этот страшный выход. В том и сила ее характера, оттого-то "Гроза" и производит на нас впечатление освежающее. Конец этот кажется нам отрадным; легко понять почему: в нем дан страшный вызов самодурной силе, он говорит ей, что уже нельзя идти дальше, нельзя долее жить с ее насильственными, мертвящими началами. В Катерине видим мы протест против кабановских понятий о нравственности, протест, доведенный до конца, провозглашенный и под домашней пыткой и над бездной, в которую бросилась бедная женщина. Она не хочет мириться, не хочет пользоваться жалким прозябаньем, которое ей дают в обмен за ее живую душу. Добролюбов поставил Островского очень высоко, находя, что он очень полно и многосторонне умел изобразить существенные стороны и требования русской жизни. Одни авторы брали частные явления, временные, внешние требования общества и изображали их с большим или меньшим успехом. Дело Островского плодотворнее: он захватил такие общие стремления и потребности, которыми проникнуто все русское общество
В статье Добролюбова под названием "Луч света в темном царстве", краткое содержание которой изложено ниже, идет речь о произведении "Гроза" Островского, ставшем классикой русской литературы. Автор (портрет его представлен ниже) в первой части говорит о том, что Островский глубоко понимал жизнь русского человека. Далее Добролюбов проводит которые написали другие критики об Островском, отмечая при этом, что в них нет прямого взгляда на главные вещи.
Понятие драмы, существовавшее во времена Островского
Николай Александрович далее проводит сопоставление "Грозы" со стандартами драмы, принятыми в то время. В статье "Луч света в темном царстве", краткое содержание которой нас интересует, он рассматривает, в частности, принцип, установленный в литературе, о предмете драмы. В борьбе долга со страстью обычно несчастный конец имеет место тогда, когда побеждает страсть, а счастливый - в случае победы долга. Драма, кроме того, должна была, согласно существующей традиции, представлять единое действие. При этом писать ее следовало литературным, красивым языком. Добролюбов отмечает, что под понятие таким образом, не подходит.
Почему "Грозу" нельзя считать драмой, по мнению Добролюбова?
Произведения подобного рода непременно должны заставлять читателей чувствовать уважение к долгу и изобличать страсть, которая считается вредной. Однако главная героиня описана отнюдь не в мрачных и темных красках, хотя она и является, согласно правилам драмы, "преступницей". Благодаря перу Островского (портрет его представлен ниже) мы проникаемся состраданием к этой героине. Автор "Грозы" смог ярко выразить, как красиво говорит и страдает Катерина. Эту героиню мы видим в весьма мрачном окружении и из-за этого начинаем невольно оправдывать порок, выступая против мучителей девушки.
Драма, как следствие, не выполняет своего предназначения, своей основной смысловой нагрузки не несет. Как-то неуверенно и медленно течет само действие в произведении, считает автор статьи "Луч света в темном царстве". Краткое содержание ее продолжается следующим образом. Добролюбов говорит о том, что в произведении нет ярких и бурных сцен. К "вялости" произведение приводит нагромождение действующих лиц. Язык же не выдерживает никакой критики.
Николай Александрович в статье "Луч света в темном царстве" приводит специально интересующей его пьесы на соответствие принятым стандартам, так как приходит к выводу, что стандартное, готовое представление о том, что в произведении должно быть, не позволяет отразить действительное положение вещей. Что бы вы могли сказать о юноше, который после знакомства с хорошенькой девушкой говорит ей, что по сравнению с Венерой Милосской ее стан не столь хорош? Добролюбов ставит вопрос именно таким образом, рассуждая о стандартизации подхода к произведениям литературы. Истина заключается в жизни и правде, а не в различных диалектических установках, как считает автор статьи "Луч света в темном царстве". Краткое содержание его тезиса состоит в том, что нельзя сказать, что человек именно по своей природе зол. Следовательно, в книге необязательно побеждать должно добро, а проигрывать - зло.
Добролюбов отмечает значение Шекспира, а также мнение Аполлона Григорьева
Добролюбов ("Луч света в темном царстве") говорит также о том, что долгое время литераторы не обращали особого внимания на движение к первородным началам человека, к его корням. Вспомнив Шекспира, он отмечает, что этот автор смог поднять на новую ступень человеческую мысль. После этого Добролюбов переходит к другим статьям, посвященным "Грозе". Упоминается, в частности, отметивший основную заслугу Островского в том, что его творчество было народно. Добролюбов пытается ответить на вопрос о том, в чем заключается эта "народность". Он говорит, что Григорьев данное понятие не объясняет, поэтому само высказывание его нельзя рассматривать серьезно.
Произведения Островского - "пьесы жизни"
Рассуждает затем о том, что можно назвать "пьесами жизни", Добролюбов. "Луч света в темном царстве" (краткое содержание отмечает лишь основные моменты) - статья, в которой Николай Александрович говорит о том, что Островский рассматривает жизнь в целом, не пытаясь при этом сделать праведника счастливым или наказать злодея. Он оценивает общее положение вещей и заставляет читателя либо отрицать, либо сочувствовать, но безучастным не оставляет никого. Тех, кто в самой интриге не участвует, нельзя считать лишними, так как без них она была бы невозможна, что отмечает Добролюбов.
"Луч света в темном царстве": анализ высказываний второстепенных персонажей
Добролюбов в своей статье анализирует высказывания второстепенных лиц: Кудряшки, Глаши и других. Он пытается понять их состояние, то, как они смотрят на реальность, окружающую их. Все особенности "темного царства" отмечает автор. Он говорит, что у этих людей жизнь настолько ограничена, что они не замечают, что имеется другая реальность, кроме их собственного замкнутого мирка. Автор анализирует, в частности, озабоченность Кабановой будущим старых порядков и традиций.
В чем заключена новизна пьесы?
"Гроза" - самое решительное произведение из созданных автором, как отмечает далее Добролюбов. "Луч света в темном царстве" - статья, в которой говорится о том, что самодурство "темного царства", взаимоотношения между его представителями доведены Островским до трагических последствий. Дуновение новизны, которое отмечали все знакомые с "Грозой", заключено в общем фоне пьесы, в людях, "ненужных на сцене", а также во всем, что говорит о скором конце старых устоев и самодурств. Гибель Катерины - это новое начало на данном фоне.
Образ Катерины Кабановой
Статья Добролюбова "Луч света в темном царстве" далее продолжается тем, что автор переходит к анализу образа Катерины, главной героини, отведя ему довольно много места. Этот образ Николай Александрович описывает как шаткий, нерешительный "шаг вперед" в литературе. Добролюбов говорит о том, что сама жизнь требует появления активных и решительных героев. Для образа Катерины характерны интуитивное восприятие правды и естественное ее понимание. Добролюбов ("Луч света в темном царстве") о Катерине говорит, что эта героиня самоотверженна, так как предпочитает выбрать смерть, чем существование при старых порядках. Могучая сила характера заключается у этой героини в ее целостности.
Мотивы поступков Катерины
Добролюбов кроме самого образа этой девушки рассматривает подробно мотивы ее поступков. Он замечает, что Катерина по природе своей не бунтарка, она не проявляет недовольства, не требует разрушений. Скорее, она созидатель, который жаждет любви. Именно это объясняет ее желание облагородить свои поступки в собственном сознании. Девушка молода, и желание любви и нежности естественно для нее. Однако Тихон является настолько забитым и зацикленным, что эти желания и чувства своей жены понять не может, о чем говорит ей прямо.
Катерина воплощает идею русского народа, считает Добролюбов ("Луч света в темном царстве")
Тезисы статьи дополняются еще одним утверждением. Добролюбов в конце концов находит в образе главной героини то, что автор произведения воплотил в ней идею русского народа. Об этом он говорит довольно абстрактно, с широкой и ровной рекой сравнивая Катерину. У нее ровное дно, она плавно обтекает встречающиеся на пути камни. Сама река оттого лишь шумит, что это соответствует ее природе.
Единственно верное решение героини, по мнению Добролюбова
Добролюбов находит в анализе действий этой героини то, что единственно верным решением для нее является побег с Борисом. Девушка может бежать, однако зависимость от родственника его возлюбленного показывает, что этот герой является по сути таким же, как и муж Катерины, лишь более образованным.
Финал пьесы
Отраден и трагичен одновременно финал пьесы. Главная мысль произведения - избавление от оков так называемого темного царства любой ценой. Невозможна жизнь в его среде. Даже Тихон, когда труп его супруги вытаскивают, кричит, что ей хорошо теперь и спрашивает: "А как же я?" Финал пьесы и сам этот крик дают однозначное понимание правды. Слова Тихона заставляют смотреть на поступок Катерины не как на любовную интригу. Перед нами открывается мир, в котором мертвым завидуют живые.
На этом заканчивается статья Добролюбова "Луч света в темном царстве". Мы выделили лишь основные моменты, коротко описав ее краткое содержание. Однако при этом были упущены некоторые подробности и замечания автора. "Луч света в темном царстве" лучше прочитать в оригинале, поскольку эта статья является классикой русской критики. Добролюбов дал хороший образец того, как следует анализировать произведения.
А.Н.Островского, СПБ., 1860 г.)
Незадолго до появления на сцене "Грозы" мы разбирали очень подробно все произведения Островского. Желая представить характеристику таланта автора, мы обратили тогда внимание на явления русской жизни, воспроизводимые в его пьесах, старались уловить их общий характер и допытаться, таков ли смысл этих явлений в действительности, каким он представляется нам в произведениях нашего драматурга. Если читатели не забыли, - мы пришли тогда к тому результату, что Островский обладает глубоким пониманием русской жизни и великим уменьем изображать резко и живо самые существенные ее стороны. "Гроза" вскоре послужила новым доказательством справедливости нашего заключения. Мы хотели тогда же говорить о ней, но почувствовали, что нам необходимо пришлось бы при этом повторить многие из прежних наших соображении, и потому решились молчать о "Грозе", предоставив читателям, которые поинтересовались нашим мнением, поверить на ней те общие замечания, какие мы высказали об Островском еще за несколько месяцев до появления этой пьесы. Наше решение утвердилось в вас еще более, когда мы увидели, что по поводу "Грозы" появляется во всех журналах и газетах целый ряд больших и маленьких рецензий, трактовавших дело с самых разнообразных точек зрения. Мы думали, что в этой массе статеек скажется наконец об Островском и о значении его пьес что-нибудь побольше того, нежели что мы видели в критиках, о которых упоминали в начале первой статьи нашей о "Темном царстве"*. В этой надежде и в сознании того, что наше собственное мнение о смысле и характере произведений Островского высказано уже довольно определенно, мы и сочли за лучшее оставить разбор "Грозы".
____________________
* См. "Современник", 1959 г., Э VII. (Примеч. Н.А.Добролюбова.)
Но теперь, снова встречая пьесу Островского в отдельном издании и припоминая все, что было о ней писано, мы находим, что сказать о ней несколько слов с нашей стороны будет совсем не лишнее. Она дает нам повод дополнить кое-что в наших заметках о "Темном царстве", провести далее некоторые из мыслей, высказанных нами тогда, и - кстати - объясниться в коротких словах с некоторыми из критиков, удостоивших нас прямою или косвенною бранью.
Надо отдать справедливость некоторым из критиков: они умели понять различие, которое разделяет нас с ними. Они упрекают нас в том, что мы приняли дурную методу - рассматривать произведение автора и затем, как результат этого рассмотрения, говорить, что в нем содержится и каково это содержимое. У них совсем другая метода: они прежде говорят себе - что должно содержаться в произведении (по их понятиям, разумеется) и в какой мере все должное действительно в нем находится (опять сообразно их понятиям). Понятно, что при таком различии воззрений они с негодованием смотрят на наши разборы, уподобляемые одним из них "приисканию морали к басне". Но мы очень рады тому, что наконец разница открыта, и готовы выдержать какие угодно сравнения. Да, если угодно, наш способ критики походит и на приискание нравственного вывода в басне: разница, например, в приложении к критике комедии Островского, и будет лишь настолько велика, насколько комедия отличается от басни и насколько человеческая жизнь, изображаемая в комедиях, важнее и ближе для нас, нежели жизнь ослов, лисиц, тростинок и прочих персонажей, изображаемых в баснях. Во всяком случае, гораздо лучше, по нашему мнению, разобрать басню и сказать: "вот какая мораль в ней содержится, и эта мораль кажется нам хороша или дурна, и вот почему", - нежели решить с самого начала: в этой басне должна быть такая-то мораль (например, почтение к родителям) и вот как должна она быть выражена (например, в виде, птенца, ослушавшегося матери и выпавшего из гнезда); но эти условия не соблюдены, мораль не та (например, небрежность родителей о детях) или высказана не так (например, в примере кукушки, оставляющей свои яйца в чужих гнездах), - значит, басня не годится. Этот способ критики мы видели не раз в приложении к Островскому, хотя никто, разумеется, и не захочет в том признаться, а еще на нас же, с больной головы на здоровую, свалят обвинение, что мы приступаем к разбору литературных произведений с заранее принятыми идеями и требованиями. А между тем, чего же яснее, - разве не говорили славянофилы: следует изображать русского человека добродетельным и доказывать, что корень всякого добра - жизнь по старине; в первых пьесах своих Островский этого не соблюл, и потому "Семейная картина" и "Свои люди" недостойны его и объясняются только тем, что он еще подражал тогда Гоголю. А западники разве не кричали: следует научать в комедии, что суеверие вредно, а Островский колокольным звоном спасает от погибели одного из своих героев; следует вразумлять всех, что истинное благо состоит в образованности, а Островский в своей комедии позорит образованного Вихорева перед неучем Бородкиным; ясно, что "Не в свои сани не садись" и "Не так живи, как хочется" - плохие пьесы. А приверженцы художественности разве не провозглашали: искусство должно служить вечным и всеобщим требованиям эстетики, а Островский в "Доходном месте" низвел искусство до служения жалким интересам минуты; потому "Доходное место" недостойно искусства и должно быть причислено к обличительной литературе!.. А г.Некрасов из Москвы[*]* разве не утверждал: Большов не должен в нас возбуждать сочувствия, а между тем 4-й акт "Своих людей" написан для того, чтобы возбудить в нас сочувствие к Большову; стало быть, четвертый акт лишний!.. А г.Павлов (Н.Ф.)[*] разве не извивался, давая разуметь такие положения: русская народная жизнь может дать материал только для балаганных** представлений; в ней нет элементов для того, чтобы из нее состроить что-нибудь сообразное "вечным" требованиям искусства; очевидно поэтому, что Островский, берущий сюжет из простонародной жизни, есть не более как балаганный сочинитель… А еще один московский критик разве не строил таких заключений: драма должна представлять нам героя, проникнутого высокими идеями; героиня "Грозы", напротив, вся проникнута мистицизмом***, следовательно, не годится для драмы, ибо не может возбуждать нашего сочувствия; следовательно, "Гроза" имеет только значение сатиры, да и то неважной, и пр, и пр…
____________________
* Примечания к словам, отмеченным [*], см. в конце текста.
** Балаган - ярмарочное народное театральное зрелище с примитивной сценической техникой; балаганный - здесь: примитивный, простонародный.
*** Мистицизм (с греч.) - склонность к вере в сверхъестественный мир.
Кто следил за тем, что писалось у нас по поводу "Грозы", тот легко припомнит и еще несколько подобных критик. Нельзя сказать, чтоб все они были написаны людьми совершенно убогими в умственном отношении; чем же объяснить то отсутствие прямого взгляда на вещи, которое во всех них поражает беспристрастного читателя? Без всякого сомнения, его надо приписать старой критической рутине, которая осталась во многих головах от изучения художественной схоластики в курсах Кошанского, Ивана Давыдова, Чистякова и Зеленецкого[*]. Известно, что по мнению сих почтенных теоретиков критика есть приложение к известному произведению общих законов, излагаемых в курсах тех же теоретиков: подходит под законы - отлично; не подходит - плохо. Как видите, придумано недурно для отживающих стариков; покамест такое начало живет в критике, они могут быть уверены, что не будут считаться совсем отсталыми, что бы ни происходило в литературном мире. Ведь законы прекрасно установлены ими в их учебниках, на основании тех произведений, в красоту которых они веруют; пока все новое будут судить на основании утвержденных ими законов, до тех пор изящным и будет признаваться только то, что с ними сообразно, ничто новое не посмеет предъявить своих прав; старички будут правы, веруя в Карамзина[*] и не признавая Гоголя, как думали быть правыми почтенные люди, восхищавшиеся подражателями Расина[*] и ругавшие Шекспира пьяным дикарем, вслед за Вольтером[*], или преклонявшиеся пред "Мессиадой" и на этом основании отвергавшие "Фауста"[*], Рутинерам, даже самым бездарным, нечего бояться критики, служащей пассивною поверкою неподвижных правил тупых школяров, и в то же время - нечего надеяться от нее самым даровитым писателям, если они вносят в искусство нечто новое и оригинальное. Они должны идти наперекор всем нареканиям "правильной" критики, назло ей составить себе имя, назло ей основать школу и добиться того, чтобы с ними стал соображаться какой-нибудь новый теоретик при составлении нового кодекса искусства. Тогда и критика смиренно признает их достоинства; а до тех пор она должна находиться в положении несчастных неаполитанцев, в начале нынешнего сентября, которые хоть и знают, что не нынче так завтра к ним Гарибальди[*] придет, а все-таки должны признавать Франциска своим королем, пока его королевскому величеству не угодно будет оставить свою столицу.
Ещё до того, как «Гроза» увидела свет, мы разобрали в статье другие произведения Островского, и пришли к выводу, что этот автор глубоко понимает жизнь народа. Сперва не хотелось писать что-либо о «Грозе», так как пришлось бы повторяться, но, читая полемику критиков, мы решили, что всё же стоит высказать некоторые мысли на этот счёт.
Коллеги осуждают нас за то, что мы сначала изучаем произведение, а потом уже приступаем к его анализу. В то время как они сперва определяют, что должно присутствовать в написанном, а затем уже оценивают его по своим критериям.
Но ведь критика призвана облегчить восприятие, заставить читателя размышлять, а не проверять соответствие стандартам!
Если изучить «Грозу» по их законам, то выйдет, что в ней, как и следует, происходит борьба между чувством долга и страстью. Однако драма не внушает уважения к долгу. Напротив, мы сопереживаем главной героине, оправдываем её порок. Есть «недостатки» и по художественной части: отсутствие мотивировки чувств и действий Катерины, двойственность интриги, загруженность действия ненужными лицами, нелитературный язык. Но мы считаем, что главный критерий оценки произведения - то, насколько оно служит выражению стремлений времени и народа. Все достоинства ничего не стоят, если нет правды. Островский же сумел выразить главные стремления и потребности, которыми проникнуто русское общество. Нарисовав ложные взаимоотношения - произвол с одной стороны и незнание собственных прав с другой, он требует уважения к человеку.
Произведения Островского – не комедии интриг или характеров, а пьесы жизни. Он всегда оправдывает как злодея, так и жертву, а главное зло в драмах – система. Ведь его самодуры даже по-своему добродетельны. Они лишь были поставлены в условия, при которых невозможно нормальное нравственное развитие. Для того, чтобы понять, какие это условия, нам и необходимы «лишние» действующие лица.
Калинов – тихий красивый городок. Никакие интересы мира до него не доходят, а если и доходят, то лишь благодаря странницам, чьи рассказы не могут внушить желание что-либо изменить. Феклуша рассказывает, как вне Калинова всё происходит против воли Господа, и только лишь этот город – благословенный уголок.
Закон и логика Калинова – отсутствие закона и логики. Это анархия, при которой одна часть общества безропотно сносит все безобразия другой. Однако члены «тёмного царства» начинают чувствовать какое-то беспричинное беспокойство. Вроде, всё по-прежнему, но из под их гнёта пробивается новая жизнь с новыми идеалами. Люди позволяют себе мыслить иначе. Кабаниха видит, что сын с невесткой не соблюдают традиций, поругивает их, но уже не требует, а просит, чтобы Катерина повыла на крыльце. Однако Кабановой очень трудно и частично отступиться от «пустых форм», сохранив при этом фактическую власть в семье. Ведь она понимает, что настали последние минуты её величия, и сильна она лишь до тех пор, полка её боятся. Взгляды Дикого противоречат человеческой логике. Отсюда и его постоянное недовольство. Он иногда осознаёт собственную нелепость, но перекладывает вину на характер. Всё это показывает, что бешенство купца не особенно страшно. Всё это даёт возможность почувствовать, как шатко положение Диких и Кабановых. Отсюда подозрительность, придирчивость. Осознавая в глубине души, что их не за что уважать, они показывают недостаток уверенности в себе мелочностью и постоянными напоминаниями о том, что их нужно уважать.
Мы видим, что, несмотря на весь драматизм, это обнадёживающее произведение, ведь фон его обнажает шаткость бесчеловечных порядков. Характер главной героини также светел. Он верен чутью естественной правды, наполнен верой в новые идеалы. Им руководят не отвлеченные идеи разума, а сама природа человека. Важно и то, что такой характер Островский представил в женском лице, ведь сильнейший протест поднимается из груди слабых, а положение женщин на Руси всегда было самым тяжелым.
Воспитание ничего не дало Катерине – в доме матери было всё то же, что и в Калинове. Вот только тогда она всякий внешний диссонанс умела согласить со внутренней гармонией. В обстановке новой семьи, где всё будто из-под неволи, она больше не может романтизировать окружающую действительность. В ней проснулись реальные желания – любви и преданности, и всё исчезает пред силой внутреннего влечения. Естественные стремления одерживают над ней победу. Катерина идёт до конца и гибнет, не думая о высоком самоотвержении.
Грустно такое освобождение, но в этом сила её характера. При невозможности смирить свою природу, она могла бы бежать с Борисом, но тот оказывается таким же зависимым, как Тихон. Образованность отняла у него возможность совершать гадости, но не дала способности противостоять им. Трагедия таких людей ещё страшнее – это мучительный внутренний распад человека, у которого нет сил освободиться от мира, где живые завидуют мертвым.
